Собинов - [6]

На юридическом факультете гнет реакционного чиновничества был наиболее ощутителен. Царское правительство делало все возможное, чтобы воспитать из студентов верных слуг престола. Однако, несмотря на усилия университетского начальства, именно студенты-юристы были наиболее активными участниками революционного студенческого движения. Никакие запреты не могли сломить дух свободолюбивой молодежи. Демократическая часть студенчества стойко защищала свои интересы от посягательств университетского начальства, которое готово было раздуть незначительный инцидент до степени серьезного конфликта. Очень скоро столкнулся с подобными фактами и юрист-первокурсник Собинов.

На одном из студенческих собраний обсуждалось издание лекций [2]. Кто-то из присутствующих высказал ряд совершенно, казалось бы, невинных деловых предложений. Придя на следующий день в Университет, Собинов увидел, что вчерашний оратор объясняется по поводу своей речи с инспектором. «Оказывается, ее передали в совершенно искаженном виде. Ректор сказал, что самое снисходительное, если этого студента уволят по его собственному прошению», — возмущенно писал Собинов в Ярославль другу своего детства Марусе Большаковой.

Страшась распространения среди демократической части студенчества революционных идей, начальство специальными распоряжениями запрещало всякие проявления общественной солидарности учащихся.

Во главе Университета в те годы стоял ректор Иванов. Человек крайне нерешительный, он как огня боялся студенческих волнений: «Его физиономия только и говорит: «Дайте мне умереть спокойно», — пишет о нем Собинов. — Когда во время беспорядков ему приходится появляться перед лицом расходившейся толпы, его выводят под руки…» Одним из поводов для возникновения волнений начальство считало просьбы студенчества о панихидах по прогрессивным общественным деятелям. Однажды Собинов оказался в числе студентов, обратившихся к ректору за разрешением отслужить панихиду по Шелгунову. «От страха у него (ректора) челюсти затряслись… он заявил, что дело не обойдется без попечителя, а может быть придется посылать телеграмму министру. И действительно, от попечителя было прислано разъяснение: «…так как всякого рода просьбы о панихидах… вызываются только желанием устроить демонстрацию…запрещается и заикаться об этом», — продолжает Собинов.

Настороженно относилось начальство и к таким, казалось бы, безобидным студенческим объединениям, как землячества и кассы взаимопомощи. Чтобы помогать этим организациям, надо было иметь гражданское мужество. Леонид Собинов с первых же дней пребывания в Университете стал одним из самых активных участников всех общественных начинаний студенчества. Записавшись в ярославское землячество, он стремился оживить его работу. Много энергии отдавал организации кассы взаимопомощи и искренно огорчался, что касса ярославского землячества была в то время чуть не самой бедной.

В землячествах под видом вечеринок устраивались также диспуты и доклады на различные общественно-политические темы Посещал такие доклады и Собинов. Среди его университетских друзей было немало «неблагонадежных» Одного из них, Катрановского, за участие в студенческих беспорядках вскоре даже исключили. Собинов и здесь оказался верным товарищем. С его помощью Катрановскому удалось поступить в Демидовский лицей. Зная стесненное материальное положение Катрановского, Леонид упросил отца за недорогую плату сдать ему комнату в доме Собиновых.

Материальное положение студенчества в дореволюционной России было крайне тяжелым. В 1890 году вновь повысили плату за обучение. Частное благотворительное Общество вспомоществования беднейшим студентам не могло удовлетворить огромного числа просьб о пособиях на взнос платы. За талонами на дешевые обеды в столовые общества студенты дежурили целыми ночами. В особенно тяжелые условия были поставлены первокурсники, так как они не освобождались от платы за учебу и, как правило, не получали ни стипендии, ни пособий (этими привилегиями пользовались преимущественно студенты старших курсов). Чего только не приходилось делать студентам в поисках заработка! Они давали уроки, позировали художникам, разъезжали на дачных поездах контролерами, распространяли рекламы, работали в редакциях газет, секретарями в конторах торговцев, у присяжных поверенных, статистами и хористами в театрах, певчими в церквах, играли в ресторанных оркестрах. И на эти скудные заработки жили.

Собинову тоже надо было как-то обеспечивать свое существование. Денег, которые присылал отец, конечно, не хватало. Юноше повезло: удалось найти «вечный урок» у состоятельного купца. Леонид репетировал сначала старших, а затем младших детей. Немного легче стало со второго курса: Собинова освободили от платы за учебу. Кроме того, ему, как способному студенту, Общество вспомоществования студенчеству платило стипендию — двадцать пять рублей в месяц.

Собинов и в Университете не изменил своей привычке учиться отлично. Его симпатии к профессорам определились довольно быстро. В письмах к М. Большаковой Собинов подробно и остроумно описывает учебные занятия в Университете Его оценки отдельных профессоров, критика лекционных курсов вскрывают пытливый, живой ум юноши, не мирящийся с схоластической рутиной. «Отношения к профессорам вполне определились, — пишет он 14 сентября: — я хожу только на лекции Боголепова (история римского права). Зверева (энциклопедия права), пожалуй, на лекции Филиппова (по русскому праву) и Чупрова (политическая экономия). Остракизму подверглись: Дроздовский с его историей русского права и поп Сергиевский с его богословием. Дроздовский говорит ужасно монотонно, скучно, сонно, вяло, предлагает слушателям конспект истории борьбы удельных князей, почти без всякого отношения к праву, а Сергиевский не слушается, потому что «читает богословие…».