Собинов - [3]
Голос матери, небольшой, не очень звонкий, но полный задушевности и теплоты, шел, казалось, прямо в сердце. Он заставлял замирать от восторга, хотелось слушать, и плакать, и смеяться. Пела Екатерина Федоровна и русские простонародные песни и городские романсы. Случалось, что, сидя летом у раскрытого окна, она погружалась в песню и не замечала, как на улице собиралась толпа слушателей. Заметив присутствие посторонних, молодая женщина смущенно замолкала и торопилась уйти.
Любил Леня петь и сам. Это была даже не любовь, а неистребимая потребность. И чем старше становился Леонид, тем сильнее овладевала им страсть к пению. И, пожалуй, именно потому, что без пения не мыслил своего существования, он так долго не осознавал пения как своего жизненного призвания. Казалось, призвание должно быть чем-то новым, неожиданно найденным в себе, а не тем, к чему так привык с детства, с чем ты родился.
Ни в гимназические годы, ни позднее Леонид не думал стать артистом. Далеки от этой мысли были и отец и мать Собинова. Семья никак не способствовала развитию художественных наклонностей детей. «Ни театра, ни музыки, ни развлечения, — вспоминал впоследствии Леонид Витальевич свое детство. — Все это полагалось в ограниченной дозе, на рождественских праздниках и в последние дни масленицы… Единственным музыкальным инструментом в доме была гитара, которую мы с братом купили за три рубля. На ней нас учил играть отец, — оказалось, к нашему удивлению, в молодости он умел играть. Музыкальные уроки, впрочем, не шли далее общеупотребительных аккордов… На великий пост гитара запиралась в чулан и извлекалась только на пасхе».
Правда, в семье не порицали театр, не внушали детям мысли, что профессия актера «постыдна» для порядочного человека. Здесь просто об этом никогда не говорили. В семье все пели, и все «вышли в люди». Пел дед, но это не мешало ему водить по Волге караваны с хлебом и пользоваться уважением хозяев, пел и отец, пока не сорвал голос, в непогоду командуя разгрузкой баржи. И к звонкому дисканту своего второго сына он относился как к обычному явлению в семье. Он даже удивился бы, окажись, что его сыновья безголосые, не в родню.
Собинов-гимназист.
В гимназии Собинов сдружился с товарищами по классу Георгием Юргенсоном и Сашей Ивакинским. «У обоих были хорошие голоса, оба были очень музыкальны, и вот мы основали «Хоровое общество», — вспоминает Собинов. — Мы часто собирались вместе и распевали песни, но особенно летом, для чего уходили далеко за город или уезжали по Волге».
…Хорошо, запасшись немудреной домашней едой — крутыми яйцами, пирогами, ватрушками, сахаром и чаем, прихватив маленький походный самоварчик и посуду, на целый день отправиться на Верхний остров!
Быстро сбегают ноги по крутым ступенькам деревянной лестницы, спускающейся с косогора набережной. Еще несколько шагов по усыпанному галькой берегу, и трое друзей — Саша Ивакинский, Леня Собинов и Егорка Юргенсон — у причала, где мерно покачиваются и трутся друг о друга боками лодки. Найдя свою двухпарку (принадлежавшую родственникам одного из них), приятели рассаживаются по местам. Саша Ивакинский — главный гребец — вдевает уключины, вставляет в них весла, вычерпывает ковшом воду. Егорка Юргенсон ведает хозяйством. Он хлопочет, укладывая в носовую часть продукты и посуду, прикрывает парусиной, чтоб не замочило, пристраивает на корме самоварчик. Проверив, не забыли ли чего, он садится на первые весла. Последним в лодку прыгает рулевой — Леня Собинов. Он усаживается на корме, продевает руки в петлю рулевой веревки, проверяет равновесие лодки.
— Готово? Отдай носовую! — командует Ивакинский.
И вот они на речном просторе.
— А-а-а-а!.. — протяжно, на одной высокой ноте далеко разносится звонкий, озорной, насыщенный до предела весельем и удальством голос Лени,
Лодка идет на одних передних веслах. Ивакинский замер с поднятым веслом. Он с упоением слушает звенящий голос Леньки, всем своим видом говоря: а ну, дружище, протяни-ка еще, еще покрепче! И, словно в ответ, все более сильно и заливисто звучит голос Лени, а сам он, подняв к синему небу возбужденно-счастливое лицо, кажется, весь ушел в этот чудесно несущийся из его сильной молодой груди звук… И только после того, как, по заведенному обычаю, Саша, сильно размахнувшись, но легко и осторожно стукает его лопастью весла по голове, он замолкает, раскрасневшийся от напряжения, но гордый тем, что вытянул.
Дружные взмахи весел легко выносят лодку на середину реки. Леонид правит наискось к противоположному берегу.
— А ну-ка, Ленюшка, грянем нашу любимую! — кричит Юргенсон, всем корпусом налегая на весла.
— «Вни-и-из по ма-а-атушке-е-е, по Волге», — затягивает Леня.
— «По Во-о-о-о-о-олге», — подхватывают гребцы. По-о широ-о-окому-у-у раздо… вот раздо-о-оолью».
Широко льется песня. Каждый из певцов твердо знает место своего голоса и, допуская различные вариации, всегда чувствует ансамбль и угадывает намерения товарищей. Леня Собинов поет, откинувшись на спинку скамьи и полузакрыв затуманившиеся глаза. Его свежий дискант звенит переливами; и кажется, будто он так же искрится и переливается радостными красками, как брызги воды в солнечных лучах этого чудесного летнего дня…
