Собибор. Взгляд по обе стороны колючей проволоки - [4]

Сегодня существует тенденция превращения Холокоста в метафору, которую пытаются использовать в отношении различных типов массового насилия (причем, необязательно геноцидов). Более того, в истории еврейского народа немало трагических событий, которые нередко пытаются сопоставить с ним. Все это ведет не просто к размыванию понятия, но и к тривиализации самой трагедии, потере ею уникальности. Вопрос не в том, что евреи страдали «больше всех»: в конечном счете «конкуренция жертв» с моральной точки зрения вряд ли может быть одобрена. Да и как понять, кто «больше страдал»: армянка, изнасилованная перед расстрелом? Еврейка, вместе со своим ребенком отравленная газом «Циклон Б»? Или русская, умершая от истощения в зимнем блокадном Ленинграде? На индивидуальном уровне подобные сравнения бессмысленны и достойны только осуждения. Мы призываем подчеркивать особенности различных типов насилий, и, даже объединяя некоторых из них вместе под понятием «геноцида», видеть отличия. Так, например, геноцид армян, начавшийся в 1915 г., был менее последователен (что не делает его «менее ужасным»), причем, малолетние дети физически могли спастись: власти нередко передавали их в турецкие семьи, где они бы социализировались и могли превратиться в «настоящих турок». У евреев такой возможности не было. Уничтожение армян было вдохновлено младотурецким этнонационализмом, который — в своих представлениях — пытался спасти распадающуюся Османскую империю. В то время как нацисты исходили из совершенно иной «картины мира», в рамках которой у евреев не оставалось ни единого шанса на выживание. Впрочем, между трагедией армян и евреев есть немало параллелей и взаимосвязей. В частности, Гитлера вдохновляло то, что спустя 25 лет после армянского геноцида мир постарался забыть его[5].

Что сделало возможным нацистскую политику геноцида, и Холокост, в частности? Этот вопрос является одним из наиболее сложных и дискуссионных. Поиск ответа на него осложняется расхожим мнением, возлагающим вину лишь на верхушку нацистского руководства (А. Гитлер, Г. Гиммлер, Г. Геббельс, Р. Гейдрих, Ю. Штрейхер и ряд других) и их фанатичный антисемитизм. Этой версии после войны придерживались многие немцы, тем самым стремясь оправдать собственное соучастие в преступлениях. Естественно, если бы не Гитлер, который сосредоточил в своих руках абсолютную власть в Германии, не его ненависть к евреям и не упорство, с которым он стремился решать «еврейский вопрос», то вряд ли бы случилась эта трагедия.

Однако маховик геноцида раскручивался вовсе не одномоментно, отсутствие четких приказов заставляло исполнителей «на местах» действовать самостоятельно и брать инициативу в свои руки. Например, обергруппенфюрер СС Ф. Еккельн в конце ноября 1941 г. отдал приказ о расстреле прибывшего в оккупированную Ригу поезда с немецкими евреями, за что получил нарекания от Гиммлера, ввиду отсутствия соответствующего распоряжения[6]. А как быть с теми, кто непосредственно расстреливал, участвовал в карательных акциях, служил в концлагерях и лагерях смерти? А с теми, кто на оккупированных территориях выдавал евреев, причем добровольно? И как же те, кто участвовал непосредственно в массовых убийствах и после войны избежал наказания, смог вернуться к размеренной жизни простого обывателя? Лет через 10, 20 или даже 50 многие удивлялись, когда обнаруживалось, что добродушный старичок, хороший семьянин и трудолюбивый работник на самом деле напрямую причастен к одному из самых ужасных преступлений в мировой истории. Эти вопросы не имеют однозначных ответов. Однако их поиск важен для понимания специфики нацизма и политики геноцида.

Обычно ответ начинают с идеологии. И в этом есть рациональное зерно. Действительно, впервые такая задача последовательного преследования и биологического истребления евреев была не просто риторикой отдельного политика или партии, а частью осознанной, проработанной государственной политики. Именно эта цель нацистского государства являлась беспрецедентной. Холокост не был следствием религиозного фанатизма или классовой ненависти. Идеология сплачивала все структуры государства, многие слои немецкого общества были вовлечены в решение этой задачи, ставшей поистине государственной. Методы и степень преследования в зависимости от территории и времени могли отличаться, однако единой была итоговая цель.

Исходной точкой этой идеологии называют органический национализм, зародившийся еще в Германии XIX в. и подразумевавший определение нации как единства «языка и крови». В Германской империи («Втором рейхе») этот национализм имел имперский характер, поскольку обосновывал политику завоеваний и расширения. Однако к началу XX в. не все немцы жили в Германской империи, они составляли одну из центральных групп в империи Австро-Венгерской, в которой помимо собственно немцев (австрийцев) жили венгры и различные славянские народы. Потому государственный национализм здесь носил надэтнический характер. В условиях полиэтничности правящая династия Габсбургов сочетала в своей политике ассимиляцию (продвижение немецкой культуры) и квазимультикультурализм (власть приходилось делить с представителями разных этнических групп). В условиях роста антиимперских настроений и становления массового общества демократическая борьба этнических групп, как указывал историк М. Манн, взяла себе на вооружение идеи органического национализма. Различные национализмы, включая венгерский, чешский, сербский, ставили под угрозу существование единого имперского пространства, а их активность привела и к радикализации австрийских немцев. Не будем забывать, что в своей имперской политике Габсбурги опирались в том числе и на такие космополитичные группы, как евреи, на которых также перекинулось недовольство местных националистов