Собаке — собачья смерть - [53]

— Ты… откуда? — Марсель не знал, куда ему смотреть — на женщину или на Раймона, все еще, вроде бы, составлявшего опасность. Глаза его стреляли от одного к второй, совершенно минуя Антуана. Антуана, который, невольно проследив за взглядом Гаузьи, заметил наконец очевидное — людей живых и мертвых здесь на одного меньше. От Марселя Старшего, Доброго человека, не осталось и следа: когда бы ни исчез он, при самом начале свары или когда окончательно понял, что пришел понапрасну. Когда бы ни ушел Кривой, бросив остальных драться и убирать за собой, — можно быть уверенным: на безнадежное дело он времени терять не собирался.

Кося глазом на железо, подпиравшее кадык, Жак наконец сумел подняться и попутно сбил одну из немногих свеч, не сбитых в ходе драки. Угол погрузился в сумрак. Правая рука Жака скверно висела, изломанная, под углом; рукав был совсем черный. Ничего не говоря, он проследовал, куда вела его женщина — Антуан различил, как во сне, когда подмечаешь совсем ненужные детали, что они с ней почти что одного роста. От сумеречной арки во внешнюю пещеру Жак успел обернуться, едва не порезав горло — рука Гаузьи от неожиданности дернулась — и смачно плюнул в сторону Антуана. Плевок пролетел, считай, целый туаз и застрял в белой шерсти собаки. Облизнув рот, безносый словно хотел что-то сказать — но передумал, пригнул голову под серпом и ушел, бережно, как младенца, неся у груди свою раненую руку. Вынырнул наружу, как уходит в воду морской черт — котоглавая рыба, самая страшная, какую только Антуану приходилось видеть на тулузском рынке.

— Будто я не знаю, куда вы ходите. Будто Марсель мне не брат. Иди домой, Марсель, — с той же повелительной усталостью сказала Гаузья, оборачиваясь от дверей. Одна из свечей опасно лизнула приподнятый ее подол, и женщина, не глядя, столкнула ее на землю ногой: теперь свеч осталось всего три. Марсель сделал в ее сторону короткое, непонятное движение, и Гаузья предупредительно подняла серп.

— Говорю — иди домой. Где отец твой?

— Не твое бабье дело, — наконец опомнившись, выплюнул Марсель. Его зримо колотило от ярости. — Отец там, где его не догонят, с теми, кто его побережет. Ты-то зачем сюда притащилась, свинья? О дружках-католиках поплакать? Вон один валяется, поплачь и катись отсюда к чертям.

— Посмотреть, чтобы вы беды большой не наделали, — Гаузья в несколько быстрых шагов приблизилась, выставив серп острием вперед. — Беды ни себе, ни прочим. А вы, гляжу, и сами меж собой не разобрались, чего вам надобно. Убери ножик, Раймон, не покалечь мне племянника. Еще чего не хватало, чтобы земляки друг друга калечили. И без того вон сколько… натворили.

Марсель сделал быстрый жест в сторону Антуана — перехватил Раймонов темный взгляд, усмехнулся.

— Хороших заступничков нашел. Спятившую бабу да этого… предателя. А ты-то далеко собрался, Пастух? Тут же твой дружок. Проводишь его к остальным попам в целости — может, даже денег дадут.

Раймон, уже подавшись к выходу, бросил черный взгляд через плечо.

— Да уж всяко не с покаянием к добрым братьям в Памьер. Хоть они, небось, и соскучились, пока без меня меня судили.

— И куда решил податься? На перевале задницу морозить?

— У меня всегда есть куда податься, на то я и вольный человек. Вот собаку я Безносу не прощу, такую собаку загубил, дерьмец. Вы уж без меня Чертушку похороните, я что-то нынче в большой спешке.

По пути он нагнулся, чтобы снять с собаки ошейник — и лицо его невольно скривилось. Безо всякого стеснения прежних врагов и прежних друзей он поднял песью большую башку обеими руками и поцеловал пса прямо в оскаленную морду. Прощай, Черт, bone serve et fidelis[12], вот же свалка цитат — голова проповедника, и когда, подумать только, когда и о чем думаешь ты, Антуан?! Разве так думают люди, которые… у которых…

— Раймон, — Антуан услышал свой голос снова со стороны — на этот раз даже не очень представляя, что его голос хочет сказать. — Но Раймон, если вы… ты… Если б ты покаялся, решив сам, первый…

— А иди ты к дьяволу, — Раймон безрадостно расхохотался, пробегая пятерней по комканым волосам. — Вали отсюда, из Мон-Марселя, курлычь дальше свои псалмы и макушку брей. Ну и ловите меня сколько захотите теперь… за мою веру! Ловите ветра в поле, пастуха на воле.

И, последним прощанием уже из темноты внешней пещеры, донесся его уже снова насмешливый голос:

— Бывай, отец-батюшка. Драться учись, сопли подтирай. Да это, еще вот что — сестру мою не трожьте, ни при чем она, обо мне не знает. И так она в кровати три-дни провалялась, говорят, ребенка скинула после вашего, гостюшки, посещения. Совесть-то есть же у вас? Мы ж с тобой все-таки… в перегоне вместе были.

C этими словами человек, неизвестно зачем вставший между Антуаном и его смертью, быстро и яростно ушел из Антуановой жизни.

Перешагивая через тела просто, как через поваленные снопы, Гаузья подошла к связанному — и раньше, чем он сообразил, что она делает, нажатием на плечо нагнула его вперед. Серп царапнул по камням, рассекая веревки, и руки Антуана повисли, как сломанные ветки. Впрочем, нет… Не сломанные. Антуан, почти не чувствующий пальцев, неосознанно тер их друг о друга, окончательно превращаясь в зрителя странного площадного миракля, где так много убитых.