Собаке — собачья смерть - [45]

Жак и впрямь увлекся байкой. Не пытался больше перебивать, бросил рассматривать заскорузлые ногти… Приоткрыв рот, слушал безносый тюремщик о том, как соблазняла мстительная царица философа, применяя все женские свои ухватки: то ножки приоткроет во время прогулки, то босиком погулять пойдет, то улыбнется ученому, сидящему за книгами, или засмеется особым образом… Возможно, это называется проповедническим успехом, возможно, тут есть чем гордиться, брат Аймер?

У жены Александра дела тем временем продвигались. Аймер не скупился на подробности, описывал один за другим ее наряды; лишенный возможности жестикулировать, голосом попытался сыграть сцену соблазнения, когда бедный престарелый наставник пал-таки жертвой искусительницы и умолял ее провести с ним ночь. Негодяйка же отвечала трясущемуся от вожделения старцу, что на все согласна, ежели он решится доказать свою любовь. И чисто по-современному, как и наши дамы горазды своих поклонников унизить, потребовала от него явиться в сад нынче же вечером на четвереньках и совершенно голым, чтобы она могла воссесть ему на спину и прокатиться, как на коне. Тогда-то будет ясно, что он и впрямь для нее на все готов, а значит, любви ее достоин.

— А он чего? — Жак трясся от беззвучного смеха. Верно, представлял себе тощего философа с этой вавилонской блудницей на спине. — Так и разделся?

— Разделся, разумеется, потому что кого поразило любовное безумие — тот последний стыд теряет. И в назначенный час пришел на четвереньках в сад к своей любезной, как и было уговорено, и принялся скакать и взбрыкивать, и выделывать всякие коленца; она же спрыгнула из окошка и весело на нем поскакала… И кто бы вы думали тут появился из-за густых розовых кустов? Кто во всеоружии, яростный и пораженный, вышел навстречу наезднице и ее седому скакуну, как не царь Александр, которому тем же утром царица сказала: приходи, милый муж, ко мне в садик сегодня на закате, и я покажу тебе, почему не стоит доверять твоему наставнику, который нас пытается разлучить…

Жак заржал наконец в голос — резким, скрипучим смехом человека, который смеется так редко, что почти разучился это делать. Смеялся он до самого конца истории — когда бедный голый Аристотель поднимается с четверенек и на возмущенный вопрос царя подает блистательный ответ. «Вот видите, мой государь, — сообщил философ как ни в чем не бывало, — как верно и преданно я вас наставляю во благе, убеждая держаться подальше от женщин! Ежели и меня, старого мужа наук, царица смогла за неделю заставить делать глупости, то сами подумайте, до чего она может довести вас, молодого и страстного, когда б вы решили идти у нее на поводу!»

— Хорошая байка, — признал безносый, хлопая себя по коленям. — Ничего не скажешь — на этот раз ты выиграл, я такого еще не слышал. Ну, дальше играем. Валяй еще рассказывай. Да знаешь что? Без этих всех моралей в конце, такого и в церкви можно наслушаться! А ты давай настоящую сказочку, где он ее как следует насадит в конце! Можешь даже из собственной жизни. Уж ты-то, красавчик, наверняка многих баб попользовал, все вы такие, праведнички, под рясой что надобно прячете…

Аймер еще не успел даже придумать, что ответить — или как возразить: черная женщина хихикнула из уголка его сознания, на миг превращаясь в Гильеметту, на другой миг — в дочку аженского горожанина, торговца тканями, с которой Аймер провел пару жарких вечеров, к счастью, не лишивших ни одного из них целомудрия. Господь берег Аймера для Себя, хотя Аймер тогда об этом не ведал, а теперь…

Безносый, замолкнув на полуслове, приподнялся на коленях. Снова он со страшной силой походил на собаку, только что не мог прижать уши (по причине отсутствия оных, едва не засмеялся Аймер, у которого чрезмерное напряжение часто переходило в смех). Да, это отчетливо были голоса, голоса снаружи — много голосов, не один, не два — и сердце Аймера подскочило к самому горлу. Вся его давняя готовность — сперва спонтанная, потом вызревшая и вполне настоящая — вся его готовность умереть смертью мученика вдруг за краткий миг вывернулась наизнанку, став совершенно детской, вопящей надеждой на чудо, на спасение, ведь если сейчас громко-громко закричать — если сейчас…

Один раз глухо, но дружелюбно бухнул лай Черта — белый пес приветствовал своих. Сердце Аймера, было подскочившее так высоко, медленно, как тонущее судно, опускалось обратно. Никогда в жизни он еще не испытывал настолько черного разочарования. Рядом шумно выдохнул Антуан; Аймер обернулся на соция, молясь, чтобы тот не заплакал от бессилия, но увидел на лице того совершенно другое: острый страх.

Потому что если когда-то и могли прозвучать слова «за вами пришли», то именно сейчас. Аймер понял это мигом позже своего брата, и даже боль разочарования отступила перед детским любопытством. Вытянув шею вслед безносому, который живо поднялся и выкатился наружу, Аймер старался как можно раньше расслышать, разглядеть — сейчас-то наконец что-нибудь станет ясно.

Голоса звучали уже во второй пещерке; Раймонов — чистый и спокойный, Марселев — суетливый какой-то, Бермонов (и этот здесь!) — отрывистый… И еще чей-то голос, смутно знакомый, совершенно непонятный: и в чужом тихом голосе отчетливо звучали нотки власти.