Собаке — собачья смерть - [44]

Антуан не справился-таки с кашлем — уже два дня как сырость пещеры проникла ему в грудь, приступами пробуждая там мокрый лай. Вот и сейчас как ни старался тише — получилось все равно громко, и Жак отвлекся от своих лоз, на беду вспомнив про пленников: он всегда вспоминал о них только на беду. Антуан привычно сжался, едва тень безносого загородила выход; некогда таким же образом становился он меньше, завидев на пороге мужа своей матери… «А ну подойди. Я кому сказал? Подойди сюда, парень, ближе! Еще ближе. Так. Смотри на меня, чего рыло воротишь?! Штаны снимай. Снимай живо, а то сам знаешь — хуже будет…»

Опустить голову, втянуть ее в плечи, спрятаться внутрь себя — авось не заметят — как же я ненавижу, когда это происходит само собой, когда оно возвращается, будто и всегда тут было…

Однако, как ни странно, Жак не ударил, хотя и явился со своим остроконечным посохом, уже неоднократно опробованным на их боках. Вообще, похоже, не собирался сейчас их бить, даже подходить вплотную не стал — уселся на корточки поодаль, силуэтом став похож на собаку.

— А вот ты, красавчик, что-то раньше болтал — мол, в городе учился?

Аймер ожидал подобного вопроса меньше всего на свете, даже ответил не сразу, не разобравшись, что это к нему.

— Я? Да… учился, да. В Ажене.

— И чему ты там учился, у своих франков?

— Свободным искусствам… потом теологии, — Аймеру уже хватало ума не цепляться к словам, промолчать о франках.

— Это каким таким искусствам? Всякого, поди, наслушался?

Аймер, чье изумление росло с каждым мигом, подтвердил, что наслушался всякого. Его соций смотрел на Жака с опаской едва ли не большей, чем когда тот приходил просто подраться, выместить злобу.

— А про баб, — безносый подмигнул, что очень уж дико смотрелось на его лице. — Про баб небось тоже много чего знаешь? Все вы, студенты, хоть и попы, по бабам главные умники! Так отвечай — знаешь про баб какие байки городские? Чего-нибудь диковинное?

— Знаю, — подтвердил Аймер, в чьей памяти тут же всплыл пяток совершенно непристойных историй из коллекции того же Рауля, которые не вспоминались еще с начала монашеской жизни, навсегда уйдя в прошлое вместе с мирской одеждой… Аймер и не знал, что где-то в тайниках разума они еще хранятся, припрятанные на черный день. Кем припрятанные? Да уж всяко не ангелом-хранителем.

— А давай-ка расскажи, — потребовал Жак, сидя как горгулья со сложенными крыльями. Посох, зажатый меж коленей, торчал вверх и казался частью тела — шипом на панцире, концом крыла. — Говори, да позабористей. Давай поиграем, красавчик: если ты расскажешь байку, какую я еще не слыхал, я тебя не тресну. Или даже так: не тресну твоего дружка. Они с моей палкой хорошие знакомые…

И захохотал, будто Бог весть какой удачной шутке.

Вот сволочь, беспомощно подумал Аймер, а сам уже рылся в памяти — что бы рассказать такое, чтобы не давать места нечистому… и до прихода Раймона продержаться. Жак де Витри, епископ Акры — вот кто нам поможет! Старина Жак никогда проповедников не подводил.

— Эта история доподлинно случилась с великим полководцем Александром Македонским, тем самым, что построил город Александрию, пленил Гога и Магога в их пределах, уничтожил племя огромных муравьев в пустыне, дошел до Страны Мрака, пленил и выпустил на волю девятерых мудрецов-гимнософистов, узнал о своей смерти от дерева-оракула…

— Оракул — в штаны накакал… Ты чего заливаешь? Про баб давай, как договорено.

— Будет в свое время и про женский пол. Не перебивай. Итак, всем известно, что был у великого Александра наставник и учитель, философ Аристотель. А еще, помимо наставника, была у него молодая и красивая жена…

Вот рассказывать Аймер всегда умел, держать внимание и не отпускать. Книгу Жака Витрийского — «Праздничные и будничные проповеди» — он для дела никогда не употреблял: слишком много было своих идей. Но читать читал, не в силах тогда даже и представить, для чего и когда пригодится ему история об Аристотеле и дамской хитрости… Хотя тут больше подошла бы история про пленных гимнософистов, которых Александр, судя по романам, собрал, рассадил перед собой и велел отвечать на его вопросы, а самого старшего мудреца назначил судьей. В конце судья рассудит, кто ответил хуже других — и того тут же казнят… И так восемь раз, пока только один мудрец не останется. «Что сильнее — жизнь или смерть, спросил Александр. И мудрец ответил: жизнь сильнее, потому что она дарует бытие тем, кто был ничем, а смерть отнимает бытие лишь у тех, кто уже познал жизнь»… Давай, болтай языком, применяй свой проповеднический дар, gratia praedicationis, Аймер, как болтали языками пленные гимнософисты, уберегая от смерти себя самих и друг друга: мол, никто не ответил хуже, а попросту один ответил лучше другого! И подольше тяни, пока твоему брату острым посохом не врезали по ребрам, а то и по лицу, с Жака станется, сегодня он какой-то… особенно безумный.

— Аристотель же, видя, что Александр к красавице слишком привязан и что она отвлекает его от учения и от войны, всегда советовал ему ходить к ней пореже. Прилежный ученик послушался, выстроил жене отдельный замок, где было все, что ей надобно, а сам туда наезжал не чаще раза в месяц… И жена горевала, не понимая, чем она так не угодила мужу, что он от нее отдаляется, покуда доподлинно не узнала от служанки, что это все устроил престарелый его наставник. И воспылала она ненавистью, и решила отомстить человеку, отнимающему у нее мужнину любовь. Отомстить так, как только оскорбленная женщина может отомстить мужчине!