Собака Баскервилей. Острие булавки - [102]

Торговая братия (вообще-то народ дружелюбный и мирный), услышав такое, зашумела, послышались шуточки, наподобие «скорее, прячем кружки» или «приведите ему корову». Но величественный мистер Джукс, чувствуя, что тугой кошелек и роскошная булавка в галстуке обязывают его к юмору более утонченному, принялся часто-часто обмахиваться, точно ему стало дурно, и жалостным голосом произнес:

– Господи, они ведь знают, какой я впечатлительный! Знают ведь, что врач строго-настрого запретил мне волноваться! И все равно являются сюда и хладнокровно, прямо у меня на глазах пьют теплое молоко! Какой ужас!

Преподобный Дэвид Прайс-Джонс, вообще-то привыкший иметь дело с фиглярами, без которых не обходится ни одно общественное собрание, в этой непривычной для себя обстановке и расслабленной атмосфере распивочной поступил весьма неразумно – попытался пристыдить и образумить выскочку, хотя абсолютный трезвенник с Востока воздержался как от комментариев, так и от выпивки, чем и сохранил достоинство. Вообще, можно сказать, в его лице в тот день мусульманская культура одержала победу над европейской, он вел себя настолько культурнее коммивояжеров, что его аристократическое безразличие вызвало определенное раздражение. Когда мистер Прайс-Джонс ввязался в спор, обстановка накалилась не на шутку.

– Я обращаюсь к вам, друзья, – сказал мистер Прайс-Джонс, оживленно жестикулируя, будто стоя на трибуне. – Почему наш друг показывает нам, христианам, пример истинной христианской сдержанности и радушия? Почему он воплощает все истинно христианские ценности, почему, даже находясь в подобном злачном месте, слыша насмешки и подвергаясь нападкам, именно он являет собою образчик настоящей добродетели и благовоспитанности? Отвечу. Потому что, какими бы ни были различия в наших взглядах на мироустройство, именно на его земле нечестивые растения – хмель и виноградная лоза – никогда не…

И в этот решающий миг, в самый разгар спора, в зал, произведя эффект вторгнувшейся захватнической армии, ворвался Джон Рэггли, этот буревестник тысяч ветров разногласий, багроволикий и седовласый предвестник беды в старомодном, съехавшем чуть ли не на затылок цилиндре и с тростью в руках, которой он грозно размахивал, точно боевой палицей.

Джон Рэггли считался местным чудаком. Он был из тех людей, что строчат в газеты письма, которые в газеты, как правило, не попадают, зато появляются потом в виде полных гнева и опечаток памфлетов, выпущенных за счет автора, и заканчивают свой путь в сотнях мусорных корзин. Он враждовал как со сквайрами-консерваторами, так и с радикально настроенными советами графств, он ненавидел евреев-ростовщиков и с подозрением относился практически ко всему, что продается в магазинах или даже в гостиничных барах. Однако же причуды его появились не на голом месте, они были основаны на фактах. Графство он знал как свои пять пальцев, к тому же наблюдательности было ему не занимать. Даже управляющий, мистер Уиллис, вынужден был считаться с мистером Рэггли, поскольку понимал, что людям такого сорта подобная чудаковатость простительна. Он не испытывал к нему подобострастного почтения, как к жизнерадостному и величавому мистеру Джуксу, от расположения которого зависела торговля, но все же старался воздерживаться от ссор со старым ворчуном, очевидно, опасаясь его острого языка.

– Вам как всегда, сэр? – вежливо спросил мистер Уиллис, завидев мистера Рэггли.

– Что спрашивать, если у вас все равно больше ничего путного нету, – фыркнул мистер Рэггли, прихлопнув свой странный старомодный цилиндр. – Дьявол, как мне иногда кажется, единственное, что осталось в Англии английского, это вишневая наливка! Наливочку ведь пьешь – вишенку чувствуешь, а есть у вас, скажем, пиво со вкусом хмеля? Или сидр, похожий на яблоко? А вино, чтоб в нем хотя бы намек был на то, что оно из винограда сделано? То-то! У нас в пивных так посетителей дурят, что в любой другой стране уже революция началась бы! Уж я-то знаю, что говорю. Я тут кое-что откопал, так что подождите, вот напишу в газету – пусть люди знают правду! Если мне удастся сделать так, что народ наш перестанет травиться всей этой гадостью…

Тут преподобный Дэвид Прайс-Джонс, несмотря на свою многоопытность в ведении дискуссий, допустил еще одну серьезную тактическую ошибку. Он попытался вступить в союз с мистером Рэггли, приняв его радение о качестве алкогольных напитков за пропаганду трезвого образа жизни. Снова он попытался привлечь к спору своего молчаливого и величавого восточного друга, преподнеся его в виде зарубежного образчика добродетели, на который нужно равняться нам, грубым англичанам. И, что было уж совсем неразумно, заговорил об общей религиозности человеческого отношения к жизни и в конце концов упомянул имя Магомета. Тут-то и произошел взрыв.

– Что?! – взревел мистер Рэггли, проявив несколько меньшую религиозность мироощущения. – Это что ж выходит, вы хотите сказать, что честный англичанин не имеет права выпить доброго английского пива, потому что в какой-то чертовой, Богом забытой пустыне этот грязный старый мошенник Магомет запретил вино?