Собачий переулок - [9]

Нужно иметь легкомыслие сценариста, всегда гоняющегося за дешевыми эффектами, чтобы вынуть из всего события главнейшее его звено, каким является Зоя.

Между тем в этот же вечер, завязавший первый узел нашей драмы, Зоя Осокина волею случая не только становится одним из главных лиц нашей повести, но и влияет незаметно на развитие событий с большой силой.

Уйдя в тот день из дому с твердой решимостью никогда к отцу не возвращаться, Зоя, не зная, куда деваться и с чего начать, отправилась в клуб.

Здесь в первый раз она почувствовала себя одинокой, никому не нужной, чужой. Все, знавшие ее, знали уже, конечно, и о том, что ее не допустили к слушанию лекций, и основательно предполагали, что и райком ее не утвердит. Нельзя было и требовать от прежних ее подруг, чтобы они не изменили к ней отношения после того, как стали известны причины ее исключения.

Зоя стояла у окна, вздрагивая от холода и рвущихся с губ рыданий. Сквозь слезы она ничего не видела, голубые глаза ее были мутны, и губы, сдерживавшие детский жалобный плач, были оттопырены, как у обиженного ребенка.

В таком положении ее заметила Анна Рыжинская.

В клубе еще не зажигали огня. От снежных сугробов, от морозных стекол отсвечивали зимние сумерки, и лицо Зои казалось голубым и безжизненным, как у куклы. Глубокие глаза и светлая, круглая, хорошо остриженная голова были неподвижны. Она стояла, прислонившись к косяку окна, и не двинулась с места, когда Анна тронула ее за плечо.

— Ты что, Осокина, здесь? Плачешь, кажется?

Анна Рыжинская считалась у нас очень красивой. Пышные волосы ее лежали тугим узлом на затылке. Она смотрела всегда на всех вызывающими глазами, которые удивительно шли к ее ярким губам и высокой груди и ко всем ее манерам: она нравилась и хотела нравиться. И в живости ее манер, жестов, движений сквозило всегда неизменно одно и то же желание сражаться словом и делом со всяким проявлением мещанства.

— Слышишь, Осокина? Что с тобой?

Тогда Зоя оглянулась и сказала тихо:

— Ты же знаешь!

— А еще что?

— Меня райком не утвердил!

— Почему?

— Потому же, что отец был попом!

Анна пожала плечами.

— Этого нужно было ждать. Ты в райкоме была?

Зоя кивнула головой. От этого ли движения или от мелькнувшего воспоминания о том, что было, но с глаз ее упали крупные слезинки. Анна грубо дернула ее руку.

— Оставь мещанские привычки, Осокина! Что за сантименты? Была ты в райкоме? Что тебе там сказали? С кем ты говорила? С Егоровым? Что он ответил?

Зоя проглотила слезы.

— Он сказал, что у меня хорошие рекомендации, но ячейка недостаточно сильна, чтобы переварить лишнего члена, который все-таки, как я, чуждый элемент!

— А ты?

— Что я? — Зоя стряхнула остатки слез и выпрямилась с гордостью. — Я сказала: может быть, вы и правы, но меня исключили из университета, не допускают в комсомол, и у меня остается один выход…

— Идиотский выход, мещанский выход! — оборвала Анна. — По роже твоей вижу, о чем ты думаешь! Хорошо. Что он сказал?

— Он сказал: «Значит, мы не ошибаемся, и ты плохой была бы комсомолкой. Ведь мы — люди, мы можем ошибаться, так что же? Из-за того, что райком плох, надо тебе кончать с собой? Нет, надо доказать нам, что мы ошиблись, не утвердив тебя».

Зоя отвернулась к окну, пожав плечами:

— Как можно это доказать?

— Дура! — оборвала Анна. — Работой, поведением! Он прав. Я его всегда считала умным парнем! Ну, и что дальше?

— Я ушла из дому!

— Правильно! Давно пора было! Молодец! Надо нажать на ячейку, на Хорохорина. Ячейка может тебя отстоять!

Если не выйдет — пойдешь в губком! Этого нельзя так оставить!

Анна говорила решительно, с никогда не оставлявшей ее самоуверенностью. Привычную к ее тону Зою это мало ободрило. Она с завистью и грустью смотрела на проходивших студентов, рабфаковцев, своих — теперь уже бывших — подруг и отвернулась к окну, прошептав:

— Нет, уж лучше, должно быть, все сразу кончить! Куда я пойду теперь?

Анна сильно дернула ее руку.

— Не смей, дура, говорить об этом! А вот о том, куда тебя пока деть, надо думать! — прибавила она.

Этот вопрос занял ее в то же мгновение, а через секунду, усевшись на подоконник, она уже излагала десятки всевозможных планов.

— Прежде всего — жилье! Жаль, что я в общежитии, и у нас строго-никак нельзя…

— Тем более мне, — вставила глухо Зоя.

— Ну да! Что из этого? Сдаться, да? Утопиться, повеситься? Какая ты мещанка, Осокина! Да хочешь, я тебя в момент устрою! Прекрасно устрою!

— Как?

— И устроила бы, если бы не эти твои идиотские сантименты и мещанские предрассудки!

— Ну как все-таки?

— Очень просто, — преувеличенно резко, но совершенно серьезно ответила она, — мало ли на тебя наших поглядывает? Женщина каждому нужна! Поговори с Карышевым: у него чудесная комната, будете вместе жить… Да с тобой он, пожалуй, зарегистрируется даже!

— Ах так! — покачала головой Зоя и добавила грустно — Если бы я тебя не знала, Анна, так я с тобой и говорить больше не стала бы после этого!

Та развела руками:

— Видишь? Так вот и знала я! Кому ты себя бережешь, какого принца ищешь — не знаю! Не все тебе равно? Здоровый, хороший парень… Не понимаю! Без этого не проживешь все равно! В чем дело?