Собачий переулок - [18]

Внизу растворилась дверь. В полосу света проскользнула Анна. Вера прислонилась к плечу Хорохорина и замолчала, глядя, как Анна прошла площадку и стала спускаться вниз.

Скоро ее шаги затихли внизу.

— Анна ушла! — заметила Вера и теснее прижалась к его плечу. — Так как же, Хорохорин?

Он с пойманным случайно мужеством встал Она удержала его.

— Успеете ее догнать. Бедный! Вам действительно так нужна женщина сегодня, а?

— Мне нужны вы! — тупо ответил он.

— О, какой вы! — покачала она головой, глотая усмешку. — Ну как же быть? У меня Осокина! Не к вам же идти! Поздно уж, ночь…

— Давеча у вас никого не было! — вырвалось у него.

— Кто старое вспомянет, тому глаз вон!

Она приподнялась и быстро поцеловала его:

— Нет, вы милый, Хорохорин! Вот теперь вы меня любите… Теперь бы другое дело, да вот Осокина! Ах, какое несчастье! Ну, милый, ну неужели вы и для меня ее не устроите, а? Ведь она способна, она хороший товарищ, вы же знаете! Ведь не виновата же она, что у нее отец поп, а у вас рабочий.

— Никто ее не винит.

— Так что же ей делать? Ну, скорее, милый, говорите! Мне холодно уже… Анна вас ждать будет дома. Ну, скорее, ну, как это сделать? Заявление подать? Куда? Вам или в центральную комиссию?

— В центральную через нас…

— Вы устроите, устроите, Хорохорин?

Она заглядывала ему в лицо, кружилась перед ним, и он, повторяя безучастно: «Да, да, постараемся», сам смотрел на ее губы и думал только о них.

— Ну вот отлично, вы милый, Хорохорин! Тогда она вернется домой, я буду опять одна, и вы будете ко мне приходить! Прощай, друг!

Она вскинула руки; они вынырнули из-под накинутой без рукавов шубки как белые птицы и улеглись вокруг его шеи. Она поцеловала его в губы, и поцелуй этот ошеломил его.

Вера исчезла за дверью со смехом.

Глава VIII Анна

Хорохорин спустился с лестницы, с той же самой заплеванной, крутой, каменной, нечистой лестницы, с которой сошел два-три часа тому назад, дрожа и волнуясь. Он снял шапку, подставляя горячую голову холодному ветерку, сдувавшему с крыш свежий и легкий как пух снег. Он стоял посредине двора минуту, потом за воротами минуту и чувствовал все одно и то же: он был сломлен, обессилен радостью поцелуя.

Он не думал о том, куда идет и куда нужно идти, так как путь был определен заранее. Он шел к Анне. Мелькнувшая мысль о ней, вместе со свежестью холодного воздуха и таявшими на лице снежинками, скоро вернула ему прежние силы. Тогда только что пережитая странная взволнованность стала казаться ему смешной и глупой.

— Романтизм! Сантименты! — несколько раз повторил он. — Сантименты! Мещанство! — почти вслух добавил он и тут же заключил — А по правде сказать, все одно и то же — потеря душевного равновесия!

Он дошел до угла улицы, остановился, ожидая трамвая, пучившего красные фонари из снежной завесы.

Он вспомнил, как сошел здесь три часа назад с Верой. Казалось невероятным, что все это произошло только сегодня, только в один вечер, в промежуток времени, когда, может быть, еще не успели смениться кондуктор и вагоновожатый того вагона, в котором он встретился с Верой.

Вагон, торопившийся в парк, остановился на мгновение. Хорохорин едва успел вскочить на подножку. Он остался на площадке, высовывая голову наружу, на ветер и снег, и так простоял весь путь.

— Мещанство, сантименты! — бормотал он и как нашаливший школьник по-детски радовался тому, что никто не знает и никогда не узнает, что было; тому, что можно было сейчас вернуться к Анне, вырвать у нее со спокойной усмешкой из рук химию, повалить ее с хохотом на кровать и шутя возвратить себе душевное равновесие, а завтра уехать на фабрику и там преподавать кружку молодежи политграмоту…

Он в такт своим мыслям кивал головою и тогда, единственный раз в своей жизни, подумал: любит ли он Анну?

— Да, она хороший товарищ, — кивнул он, — да, не то что.

Бабкова! Новый человек, новая женщина! Разве нам нужен мещанский уют, мещанское счастье и все эти причиндалы? Нет! Никакой любви!

Трамвай остановился за университетским бульварчиком. Хорохорин спрыгнул с задней площадки и, перебежав дорогу, без раздумья вошел в настежь распахнутое парадное общежития.

Он поднялся по деревянной лестнице на второй этаж и вдруг остановился: да, сейчас, взволнованное ускользнувшей близостью Веры, сейчас в нем было знакомое, прочное желание, но разве к Анне оно его влекло?

Он закусил губы — опять голые руки, халат, разбитое стекло и лестница, зеленые глаза и влажные губы, расплавленным зноем опалившие его: ему хотелось застонать, заплакать или разбить что-нибудь, разломать со всею силою.

Тогда он решительно отворил дверь и вошел.

Анна была дома. В наддверное окно виден был свет Хорохорин постучал и, не дожидаясь ответа, вошел в комнату.

Уже встретившись взглядом с Анной, уже бегло взглянув кругом, он понял, что и здесь равновесия не было, что и здесь все было перевернуто вверх дном. Анна не улыбалась ему, Анна не читала книги, на Анином столе не шипел примус с чайником, на Анином столе лежал листок почтовой бумаги и синий конверт с пухлыми следами растаявших на нем снежинок.

— В чем дело, Анна? — резко спросил он.

Дело в том, что я не понимаю, зачем ты сюда явился и что ты здесь у меня позабыл?