Собачий остров - [3]

— Из этой комнаты только один выход. — И Тилни стоял к нему спиной. Он слышал шаги за дверью, шаги и голоса людей, ищущих источник истошного вопля.

— Сэр Эдмунд, вам лучше зажмуриться. — Секретарь поднес к глазу что-то плоское, металлическое, размером не больше планки для замка, да и похожее на эту планку, с круглой дыркой посредине.

Вместо того чтобы последовать совету, Тилни шагнул вперед и схватил клерка за руку:

— Что это ты делаешь?

Человек помедлил, очевидно борясь с желанием оттолкнуть Тилни так, чтобы тот шлепнулся на пол.

— К черту! — рявкнул наконец он. — Ладно, слушайте. Я пытаюсь спасти эту пьесу.

— От огня?

— От забвения.

Человек опустил руку и повернул пластину так, чтобы Тилни мог увидеть ее обратную сторону. Большой палец коснулся пары маленьких бугорков, помеченных красными литерами, и Тилни охнул. Словно в камере-обскура,[9] изображение страницы «Собачьего острова» плавало в глубине стекла, врезанного в железную планку, — четкое, ярко освещенное, будто в безоблачный день. И страница оказалась не той, на которой была открыта пьеса.

— Меня зовут Балдассар, — сказал секретарь, точнее колдун. — Я здесь, чтобы сохранить это произведение. Оно было утеряно.

— Джонсон вызвал демонов, — прошептал Тилни.

В этот момент кто-то забарабанил в дверь кабинета. Дверь заскрипела, но не открылась. Балдассар, должно быть, прихватил ключи, когда втаскивал Тилни внутрь, а заодно задвинул засов, пока критик был ослеплен вспышкой. Впрочем, свет свечи виден из-под двери. Слуги поймут, что он здесь.

Это был его личный кабинет, и от него существовало всего два ключа. Кому-нибудь придется разбудить дворецкого — второй у него.

Он может закричать. Но Балдассар, со своей стороны, может убить его прежде, чем дворецкий вышибет дверь. Вон как уставился на него, колдун, словно ждет, что предпримет критик.

Тилни прикусил язык. Дверь затрещала еще раз, а потом шаги удалились.

— Я всего лишь историк, — проговорил Балдассар, нарушив воцарившуюся на минуту или две тишину.

— Историк? Но пьесе нет и трех месяцев! Балдассар покачал головой:

— Там, откуда я прибыл, она гораздо старше. И… — он замешкался, точно подыскивая слово, — она мертва. Никто не читал ее, никто не видел постановки. Большинство людей даже не подозревают, что она когда-либо существовала. — Он ласково погладил бумагу кончиками пальцев. — Позвольте мне забрать ее. Позвольте дать ей жизнь.

— Это крамола. — Тилни дерзко (крайне дерзко) схватил край рукописи и выдернул ее из-под руки Балдассара.

— Это бриллиант, — возразил Балдассар, и Тилни не стал спорить, хотя и прижал пачку покрепче к груди.

Колдун до смешного вежлив с ним, как младший со старшим. Пожалуй, на этом можно сыграть. Пожалуй. Как-никак его обязанность — защищать королеву.

А Балдассар продолжил:

— Никто не узнает, никто не прочтет ее до того, как вы, и Елизавета, и Джонсон, и Нэш упокоятся в могилах. Она не причинит вреда. Клянусь.

— Слово колдуна, — пробормотал Тилни и, шагнув назад, прижался к двери.

Ключа в замке нет. Должно быть, он в кулаке Балдассара.

— Вы хотите, чтобы она затерялась навсегда? Действительно хотите? — Балдассар протянул руку, и Тилни отпрянул в угол — единственное оставшееся для отступления место.

— Сэр Эдмунд! — позвал кто-то из коридора.

Тилни услышал, как снаружи зазвенели ключи, как они заскрежетали в замке.

— Тебя повесят, — заявил он Балдассару.

— Возможно. — Балдассар вдруг ухмыльнулся, продемонстрировав свои отличные белые зубы. — Но не сегодня. — Один долгий, исполненный сожаления взгляд на скомканные бумаги, прижатые к груди Тилни, и колдун бросил ключ на пол, прикоснулся к чему-то на запястье руки, державшей металлическую пластинку, и испарился, оставив за собой лишь подрагивающий воздух и оханье Тилни.

Дверь распахнулась, и в черном проеме возникла фигура Джона, дворецкого Тилни. Цензор вздрогнул.

— Сэр Эдмунд? — Человек со свечой в одной руке и связкой ключей в другой шагнул вперед. — С вами все в порядке?

— Более-менее, — ответил Тилни, с трудом заставив себя не глядеть туда, где только что стоял пришелец.

Да, он может заявить, что в его кабинете появлялся демон. Заявить-то можно, только вот кто ему поверит?

Критик сглотнул и перестал судорожно прижимать к груди пьесу.

— Я уронил ключи.

Дворецкий с сомнением нахмурился:

— Вы кричали, милорд.

— Я просто споткнулся, — объяснил Тилни. — И испугался за свечу. Но все в порядке. — Он положил рукопись на стол и разгладил страницы. Слуга присел на корточки, чтобы подобрать упавшие ключи. — Благодарю за беспокойство.

Ключи были холодны и тяжелы, они звенели, ударяясь друг о друга, как обесцененные монетки, когда дворецкий протянул их хозяину. Тилни положил связку на стол, возле свечи и пьесы, потом взял с подоконника кошелек, раздернул занавески и снова взвесил деньги и страницы, после чего широко распахнул ставни, не обращая внимания на ночную прохладу. За окном стояла все та же летняя ночь, из сточных канав поднимался запах Лондона, но сквозняк всегда может принести что-нибудь неожиданное и удивительное, и он больше не чувствовал себя кошкой, гоняющейся за скомканной бумажкой.