Сделал петлю и уронил веревку. Пошарил. Мягкая пыль кругом, и в руки попалось старое одеяло. Замотал им голову, закусил зубами край, сел у трубы. Ненароком свалился на бок и ушибся об острый выступ трубы головой, приподнялся и стукнулся нарочно еще раз, потом еще, еще. Чердак заколыхался и поплыл.
"Так, вот так... - умираю теперь..."
X.
Ночь. Впереди лежит большой серый дом, с черной разинутой пастью дверей. Стою, прижимаясь спиной к камышевой стенке, у того собачьего лаза. Не одну минуту так стою перед покинутым и таким сердитым с виду домом, а сзади из собачьего лаза холодком тянет. Если днем живут в гнилом камыше всякие гады, то ночью еще страшнее есть, - а не хватает силы оторваться...
Поздно. Даже сверчки перестали возиться в камыше. Душегубы одни выходят душить людей в такой час и за то они прокляты Богом, и каждый, кто их встретит, может убить. Удерживая дыхание в пересохшем горле, поднял голову. Звезды тоже о чем-то мучились и дрожали в них слезы.
"Они видят... как тут стою..."
От звезд, от их тихого света понемногу боязнь отходит и груди полегче, дышать полегче.
"Чего бояться? Днем хуже... Все смеются, что штаны с окнами..."
Крыльцо дома. Все тут обыкновенно. Люди перед от'ездом выпотрошили большой дом: ободранный диван с отломанными ножками, рассыпавшаяся бочка, тряпки, вороха бумаги. Осторожно, сторонясь от углов и закоулков, пробираюсь по коридору. С каждом шагом меньше смелости, но иду, иду. Если этого не сделаю, то как же могу думать о ней? Каждый большой человек не думает о таких пустяках. Насильно бодрюсь и иду, иду...
Столовая с двумя столбами ночного света, идущего через окна. Направо - черная дыра в комнату отчима, а прямо дверь Наташиной комнаты. Хватаюсь за ручку. Вхожу. Быстро притворяю.
"Вот и пришел... и пришел таки"...
Тихо запер дверь на задвижку и сел на пол у порожной щели.
Пришел. Но как уйти отсюда? Опять итти по столовой, по длинному коридору, через двор?.. Дом пустой, а кто-то в нем есть. В соседних комнатах шуршит, движется, потрескивает. Прямо в меня уставилось темное окно и за ним темное, курчавое шелестело и царапало стекла.
Что-то тяжелое поднималось в груди, у самого горла, душило, наполняя голову глухими ударами.
"Не боюсь... вот не боюсь..."
Твердо встал, отодвинул задвижку.
Зашуршало, завозилось по всему дому.
Стиснул кулаки и зубы. Отошел на середину комнаты. Ждал. По бокам пробегал холод. Сзади - царапалось в окно. В коридоре тяжело захлопало, зашаркало и придушенно вздохнуло: "ах-хо-хо".
"Сам, сам хозяин..."
Топало уже через столовую к Наташиной комнате: "ах-хо-хо!..". Дом дрожал и скрипел половицами. На чердаке отдавало эхо, и давил каждый шаг.
"И вот... и вот... не боюсь... не боюсь..."
Близко. Засопело по ту сторону двери. Ошарило ручку: "ах-хо-хо!..". Обе половинки вдруг распахнулись. Неясное, сгорбленное, косматое шагнуло в комнату, протянуло ко мне скрюченную руку. Поднял руку и я, а в кулак не сожму. Шагнул вперед, но пол вдруг упал подо мною, и я полетел вниз, в густую, тихую темноту. И стало так легко сразу, как на качелях. Легко и радостно.
- Чего эта?.. эта-а?.. Мальчик, - а?.. Чего это, - а?.. Ох-хо-хо!..
Слышал голос, бабкин голос. Он дрожал от тревоги и было тепло прижиматься к теплой груди, хорошо слушать, как бабкино сердце стучит тук-тук, тук-тук. От бабки пахло щами и захотелось есть.
- Бабушка, будем щи... а?
- Дурачек... Ох, дурачек!.. Ах-хо-хо!.. Тяжел... Слазь, ну, слазь на земь!..
- Хочу в доктора?.. А, бабушка? Буду доктором?..
- Ох-хо-хо-о!.. Будешь, будешь... горькой мой...
