Собачий архипелаг - [6]

– Что ж, это делает вам честь, – продолжил Доктор, который теперь чувственно поглаживал сигару, достав ее из внутреннего кармана пиджака, – и вы абсолютно правы. Но задумаемся на минутку: нам всем хорошо известно, откуда эти несчастные и что они собирались делать. Даже если мы повернемся к ней спиной, Африка никуда не денется: она здесь, совсем рядом, в нескольких десятках миль. Как мы можем игнорировать то, что известно всем, о чем трубят все СМИ, рассказывая о чудовищных усилиях, предпринимаемых тысячами подобных бедолаг, чтобы перебраться в Европу? Судно, на котором они пытались это сделать, пошло ко дну, как множество других до него, и столько же утонет после. Они умерли, потому что утонули. Море часто позволяет людям ползать по своему хребту, но порой оно начинает бунтовать и сжирает кого-нибудь из них. Такова истина, горькая истина, доложу я вам.

Доктора бросило в жар, и он, достав из кармана носовой платок, вытер со лба выступившие бисеринки пота. Учитель молчал, словно прозвучавшая речь подействовала на него как наркотик. Мэр спокойно наблюдал за его погружением в вязкое безмолвие. Старуха по-прежнему не сводила с Учителя пристального взгляда. Спадон уставился в потолок, пока Америка с серьезным видом изучал свои ногти, словно чернота под ними вдруг обрела для него важный смысл и вызвала приступ меланхолии.

И тут вдруг все услышали странный звук, будто кто-то скребся в дверь. Нет, это было не робкое постукивание, а раздражающий и неприятный звук, словно сухая ветка задевала о форточку под порывом ветра или ворона с помощью клюва и лапок безуспешно пыталась проникнуть в дом. И прежде чем присутствующие смогли определить причину шума, дверь медленно приоткрылась, как бы от сквозняка, и в проеме возник Кюре в толстенных очках, с его шеей тощего петуха, стиснутой подворотничком сутаны, который, вероятно, когда-то и был белым, но время и грязь сделали его серым, как веревку висельника. Вокруг священника, как всегда, кружились несколько пчел.

Мэр жестом не позволил ему войти.

– Простите, святой отец, сейчас мы проводим важное заседание, и я не могу…

– Не утруждайтесь, – прервал его Кюре. – Мне известно, почему вы здесь. Это касается трех мертвых тел, найденных утром на пляже. Мне все рассказали.

– Что за мерзавец это сделал?! – взревел Мэр. Вскочив со стула, он ударил ладонями по столу. Взгляд его перебегал с одного лица на другое, словно он собирался вцепиться в глотку виновному.

– Мне сообщили об этом на исповеди, – вновь заговорил Кюре. – Человек этот находится среди вас. Он может ни о чем не волноваться, я никогда его не выдам. Правда, я предупредил его, что непременно буду здесь вечером. Так что для него мое присутствие не стало сюрпризом. Единственное, чего я хочу, это чтобы вы знали: мне все известно, а значит, мое место среди вас.

Кюре производил впечатление человека, который везде чувствует себя как дома, даже если он ни разу в этом доме не был. Он снял с носа очки с толстыми мутными стеклами, придававшими ему вид барабульки, смотрящей через стенку обвитого водорослями аквариума, и принялся протирать их полой сутаны, от которой пахнуло камфарой и холостяцкой запущенностью.

– Продолжайте, прошу вас. На чем вы остановились? – произнес священник после того, как снова надвинул очки и согнал пчелу, не желавшую покидать его ухо.

Мэр стиснул челюсти. Он ожесточенно тер между ладонями механический карандаш. Казалось, что кожа на его костлявом лице натянулась еще сильнее. Скорее всего, он пытался успокоиться, говоря себе, что Кюре – даже и не мужчина вовсе, что от привычки к долгим беседам с пустотой в полном одиночестве своего нищенского существования он давно утратил чувство реальности и ощущение своего присутствия в мире людей. Безусловно, он оказался здесь из-за грядущей судьбы душ утопленников; что ж, если так, то он – мэр и атеист до мозга костей – сделает все от него зависящее, чтобы Кюре выполнил свою миссию. Лично он плевать хотел на спасение души, чистилище и прочую дребедень. Когда-то давно он заочно получил бухгалтерское образование и вынес из него главное: жизнь человеческая складывается из счастливых и горьких мгновений, которые, в конечном счете, что бы ты ни делал, всегда дают нулевой итог.

Между тем слова Кюре произвели эффект. Все сидящие за столом бросали друг на друга подозрительные взгляды. Каждый пытался угадать, кто из них сразу же ринулся в церковь, иными словами, для кого вопрос покаяния и отпущения грехов не был пустым звуком, что и толкнуло его к исповедальне, где в пыльной кабинке он мог облегчить душу.

Без сомнений, тот, кто обо всем рассказал священнику, отлично скрывал свою игру, потому что каждый из собравшихся, казалось, пришел в ужас, когда Кюре сообщил, что ему все известно. Но, по правде говоря, странным был сам этот ужас, во многом деланый: никто из них ни в чем себя не обвинял, ни в каком преступлении. Никто из них не утопил этих троих. Никто не столкнул их в воду. Никто их не знал и не встречался с ними прежде.

Собрание пришлось продолжить. Появление Кюре, похоже, успокоило Учителя. Вероятно, он подумал, что священник примет его сторону и тоже станет требовать, чтобы как можно скорее предупредили власти. Потому на этот раз он слушал Мэра, не перебивая.