Собачьи дни - [8]

— Сука! — заорал Гордон.

— Сволочь! — не осталась я в долгу.

— Шлюха! — нашелся он (a propos[6], уверяю вас, совершенно безосновательно).

Придерживая томатно-багровое ухо, муж смотрел на меня сверху вниз. Я поднялась и влепила ему пощечину.

— Мать твою, Пэтси! — зарычал Гордон и нанес новый удар, но промахнулся и столкнул на пол остатки виски. Стакан треснул, однако не разбился и прослужил еще десяток лет, вплоть до того дня, когда я показывала наш дом покупателям — молодой супружеской паре, обменивавшейся умильными взглядами.

Начало конца. Почему мы заводим детей? Люди с идеей счастливой любящей семьи a deux[7] не должны от нее отступать. Ребенок обращает пребывающих в блаженном эгоизме на путь полной пожизненной ответственности. Стоит однажды увидеть плод вашего совокупления, уютно сопящий рядышком, и вы пропали, как отец, так и мать, — назад пути нет. Те, кто пробует — в результате заскоков или неспособности любить свое дитя, — становятся убийцами, наркоманами, алкоголиками, злостными алиментщиками. Остальные — большинство — покоряются судьбе. Июнь на Средиземном море, последние киносеансы, упоительно долгие воскресенья, когда листание газет чередуется энергичным петтингом и холодным белым вином, — все исчезает как дым. Их место занимают бескорыстная забота, всепоглощающая любовь и безраздельная власть над вами вашего дитяти. Подобно другим до и после нас, мы пытались вести прежний образ жизни, но посещение любимого ресторана с пленительно медленной поступью обслуживающего персонала и отличными бифштексами а-ля Веллингтон стало нервотрепкой, ожидание заказа — пыткой. Принесут ли абрикосовое суфле вовремя? Успеем ли мы съесть его до того, как приходящая нянька потеряет терпение? Не принесли. В результате всю обратную дорогу мы с Гордоном переругивались: ему не хватило времени на священный ритуал — бренди и сигару, а я заработала расстройство пищеварения вследствие честной попытки сожрать все суфле за три секунды. Всю поездку до дома я рыгала, что вряд ли может привести кого-то в романтическое настроение и супружескую постель. Нет, нет, нельзя вернуться к беззаботным наслаждениям, те дни прошли. К сожалению, становилось очевидно, что дни нашего брака тоже сочтены.

Не будь Рейчел, Гордон не врезал бы мне в тот вечер, а я не стала бы отрывать ему ухо — мы вместе сходили бы на пати к Паваротти и вместо того, чтобы изображать чемпионов по боксу над месивом из битого стекла и сцеженного молока, скорее всего кувыркались бы в постели, или поднимались по лестнице в спальню, или устроились во дворе и от души бы трахались, разумеется, надежно защитившись с помощью очередного чуда контрацепции. Так что, заклинаю вас, продолжайте принимать противозачаточные таблетки, пользуйтесь кондомами, подсчитывайте по календарю «опасные» дни, иначе не избежать вам стальной хватки любви столь сильной, столь неизбежной, что ради нее вы будете готовы проглотить вареного червяка. От этой любви никуда не деться: ее требуют без слов, от нее одновременно сладко и больно, это чудо, самая прекрасная вещь на свете, драгоценное проклятие, которое остается с родителями, пока смерть не смежит им веки. Вот.

Учитывая вышесказанное, мы привычно подставляем другую щеку — так люди привыкают жить с треснувшей стеклянной дверью, — и долгие годы у Рейчел есть нежная мамочка и обожающий папочка. Что у Рейчел постепенно исчезало, так это дружные родители, любящие друг друга или, ближе к финалу, относящиеся друг к другу по-людски. Правда, это дочку не заботило: она получала то, в чем нуждалась, и мне казалось, этого вполне достаточно. Со временем можно привыкнуть ко всему, особенно если не останавливаться и не подвергать происходящее вдумчивому анализу. «В жизни должно быть что-то еще» — фраза не для частого повторения. За последние несколько лет я произносила ее раз или два, пока не забыла слова. Так и вправду проще.

Лет с шести Рейчел, по моим ощущениям, стала ядром, притяжением, которое удерживало вместе нас с Гордоном. Все остальное, кроме дочки, представляло собой ряску, поверхностную форму жизни. Брак превратился в проформу, но мы довольно легко свыклись с существованием в подобных условиях. Изредка я над этим задумывалась, но мысли получались какие-то расплывчатые. Вот станет она подростком, говорила я себе, тогда и буду двигаться дальше, однако упомянутая расплывчатость размывала точную дату старта. Рейчел будет тринадцать или уже девятнадцать? Мне тогда будет сорок один или сорок девять? Это казалось не важным. Все это пена, материнский долг исполнен, я могу оставить Гордона или он так же легко может бросить меня. Бедняга Гордон, он уже злится из-за постепенного угасания сексуальной силы, вкладывая нерастраченный пыл в работу. Эмоциональная и телесная близость ушла, и пусть мы по-прежнему занимались в постели жалкими физическими упражнениями, секс все больше напоминал доходягу-былинку, сражающуюся за жизнь на твердой, утоптанной земле. Возможно, причина крылась в том, что Гордон пел все лучше и лучше, а я с годами выработала спокойное холодно-отстраненное отношение ко всему, что связанно с мужем. Статус-кво изредка нарушали вырывавшиеся у меня язвительные упреки: чертовски слабые уколы по разным мелким поводам, не страшнее блошиных укусов или назойливого жужжания мухи в летнюю ночь. Окончательно секс прекратился, когда Рейчел исполнилось семь. Я помню, как отказала Гордону ночью после празднования дня рождения дочки: сотрясавшие дом оглушительные вопли двенадцати детей, игравших в «передай посылку» и «сорви поцелуй», все еще звучали в ушах, и, ощутив, как рука мужа протискивается у меня между ног, я вдруг поняла, что меня тошнит от этой постылой рутины, я безумно устала и имею полное право отказаться исполнить супружеский долг.