Со спичкой вокруг солнца - [3]

— А чьи? — зло спросил я.

— Один написан под Заславского, второй под Зощенко, третий под Кольцова… Деритесь за свое «я» в фельетоне. У каждого фельетониста должен быть собственный почерк. Когда вы найдете свое, приходите. Поговорим!

— Когда приходить, когда напишу тысячу фельетонов?

— Неважно сколько! Сто, двести. Главное, чтобы это были ваши, ни на кого не похожие фельетоны.

На этом мой второй разговор с Мих. Кольцовым окончился, и я в ожидании третьего стал усиленно писать фельетоны. Пятый… десятый… двадцатый… Те ли я писал опусы, которые имел в виду Мих. Кольцов, или не те, мог сказать только он сам, но я дал себе твердое слово не ходить на консультацию в «Правду», пока не напишу своего, конечно не тысячного, а хотя бы двухсотого фельетона.

Я писал и считал. Двадцать, сорок, еще двадцать… Наконец написан заветный двухсотый фельетон. Можно как будто звонить в «Правду», договариваться о третьей встрече. А звонить было некому. Мих. Кольцова не было уже в живых. Он погиб, оклеветанный подлецами, о которых писал, которых разоблачал всю свою жизнь.

Главный разговор о характере моих фельетонов, к которому я стремился и которого так ждал, таким образом, не состоялся. Но были полуглавные. Об одном из таких разговоров я и хочу рассказать сегодня.

В конце сороковых годов мне должно было стукнуть сорок.

— Дата круглая, — сказал редактор. — А что, Сенечка, если нам издать к этой дате книжку твоих фельетонов? Давай подбери подходящие и неси на прочтение членам редколлегии.

Я, как и всякий другой фельетонист, давно мечтал о такой книге, исподволь откладывал копии своих опусов в отдельную папку. Опусы лежали в том же порядке, как и печатались, от номера первого до номера самого последнего. Все как будто в порядке, фельетоны собраны, автору остается сделать совсем немного. Перечесть написанное заново, расставить недостающие точки и запятые и нести рукопись в издательство. Дело обстояло, оказывается, не так просто, как казалось поначалу. Не все опусы, которые печатались в газете, годились для книги. Я читал и выбирал фельетоны, написанные, как мне казалось, крепко. Таких было мало. Я прибавил к крепким полукрепкие и пошел к редактору. Тот взвесил папку на руке, сказал:

— Хлипковато!

— Хотел сделать книжку потолще, не получилось.

И я сказал о статистических итогах, которые получились у автора после прочтения двух сотен своих опусов. А итоги были нерадостными. На десять моих фельетонов, напечатанных в газете, приходился всего один крепкий, два были полукрепкими, а семь выглядели и не так и не сяк.

Главный прочел за ночь книжку и утром переслал ее директору издательства не перекраивая, а про мои статистические выкладки сказал:

— Молодец, Сенечка, что все средненькое забраковал. В конце концов читатель говорит спасибо и автору и редакции только за крепко скроенные фельетоны. Хочешь, чтобы у тебя в следующий раз было десять попаданий в центр мишени из десяти?

— Еще бы.

— Тогда давай заключим, договор. Ты будешь писать, а мы печатать только отличные фельетоны, а все остальные ты и не показывай, бракуй на корню сам.

Кто из фельетонистов не хочет писать только отличные фельетоны? Я сказал:

— Хорошо.

Мы с главным пожали друг другу руки, решив с этого дня работать по-новому. Не, знал я, не думал, что именно с этого дня начнутся мои мученья.

Прежде я садился за рабочий стол с легкой душой, думая не о будущих отметках, а о человеке, которого я должен был взять под защиту, или о бюрократе, которого предстояло раскритиковать, вывести на чистую воду. Бывало, напишу удачную фразу и начинаю хлопать в ладоши, петь, как делал Александр Сергеевич, закончив «Бориса Годунова»:

— Ай да Пушкин, ай да сукин сын!

А теперь я писал фразы тяжело, с одышкой, точно тащил в гору телегу с камнями. Десять раз зачеркивал написанное, писал все заново. Но и написанное в десятый раз не нравилось мне. Намучаюсь, настрадаюсь, посылаю рукопись на машинку. Как будто все. Ан нет! Прочитаю фельетон и кидаю его в корзину. Прежде я. печатал в месяц в газете четыре-пять фельетонов, а в тот месяц, когда был заключен договор, ни одного. Главный вызывает, спрашивает, где фельетоны.

— Не получаются!

— Почему получались прежде?

— Один из десяти!

— Неси десятый!

— И этот тоже теперь не получается.

— Что будем делать?

— Не знаю!

— Зато знаю я. Новый договор порушается. С сегодняшнего дня в силу входит старый. Автор будет писать фельетоны, а редактор решать, что делать с ними. Печатать или кидать в корзину. Согласен?

— Согласен!

Гора свалилась с плеч. И как только автор перестал думать о будущих отметках, в его руке вновь появилась уверенность, легкость, и он после удачно сочиненного опуса начал вновь, по примеру классика, напевать, притопывая:

— Ай да Пушкин, ай да сукин сын!

Любопытный вывод сделал автор из эксперимента, который проделал редактор. Для того чтобы из десяти фельетонов один оказался крепким, автор должен был не только написать, но и напечатать все десять.

Почему напечатать?

Не знаю, как другие авторы, что касается меня, я не могу определить истинную цену фельетона до того, пока его не прочтут читатели.