Сны с собаками - [2]
Мы стали осторожно выбирать колючки из мокрой шерсти. Пес изворачивался и благодарно лизал нам лица.
— Похоже, как будто спишь, — сказал мой сынишка.
— Кто спит? — переспросила дочка.
— Я говорю, похоже, что все это снится.
— Ага, — ответила она. — А ну-ка, Димка ущипни меня.
— Зачем?
Танюшка, много читавшая, сказала:
— В книжках всегда так делают. Надо ущипнуть человека, и если он спит, то сразу же проснется.
Сын опасливо протянул руку и ущипнул ее повыше локотка.
Танюшка ойкнула.
— Ну, нет, это не сон! А теперь давай я ущипну тебя.
— Зачем? — снова спросил Димка.
— А вдруг ты спишь? — ответила Танюшка.
— Ну и пусть сплю, — сказал он. — Мне все равно. Если я сплю, пускай я буду спать.
— Но ты же ущипнул меня… — захныкала Танюшка. — Я разрешила тебе!
— А, может, я тебе не разрешаю… — пробурчал он и отодвинулся.
— Но так нечестно!
Слезы показались в ее глазах. Димка поднялся на четвереньки и стал отползать по холму в сторону, не сводя глаз с сестры.
— Ты, какой хитрый, ущипнул меня! Мне тоже, может, хочется щипаться! — Танька заплакала. — Мам, ну, скажи ему!
— Сейчас же перестань… — увещевала я ее. — Ты же сама его просила…
— А я не думала, что он такой… Что он потом не захочет, чтоб я дала сдачи…
Сын тоже громко плакал.
— Вы же не договаривались ни о чем… — я попыталась взять ее на руки.
— А это было само собой! Пусти!
Я не пускала ее.
— Ты несправедливая! — плакала дочка. — Ты его больше любишь!
— Вот еще… Я вас обоих люблю… — Танька мне не верила.
— Ты и сама его любишь… — говорила я. — Ты его очень любишь. Он твой братик… Ты же хотела, чтобы он родился…
— Нет, я его не люблю! Тоже мне брат! Рева-корова! — Танька на расстоянии показала Диме кулак.
От этого малютка взвизгнул и, плохо надеясь на мою защиту, бросился на четвереньках еще дальше, продолжая на ходу реветь.
— Ты девочка! — кричала ему Таня вслед — я держала ее за руки изо всех сил, чтобы она не кинулась в погоню. — Ты… знаешь, кто…
Она задумалась на миг, придумывая, как бы пообидней его назвать.
— Ты… Ты…
И тут же зачастила, как из пулемета:
— Плакса-клякса-размазня! Плакса-клякса-размазня!
Димка ревел.
— Ты старшая сестра! — пыталась я вразумить ее. — Ты должна защищать его, братишку! Всегда, по жизни… Вдруг меня не будет…
Оба они не слушали меня.
— Я хочу сон! — кричал сквозь слезы Димка. — Я не хочу проснуться! Пусть Танька не щипается! Пусть будет сон!
Таня из-за моей спины корчила ему рожи.
Я попыталась усадить дочку на траву. Она не поддавалась.
— Ты просто трус, понятно тебе, Димка? — кричала она на всю округу. — Ни у кого нет таких трусливых братьев! Такой трус даже во сне еще ни разу никому не снился! Я теперь точно поняла, что я не сплю!
— А я вот, может, сплю! — огрызнулся он издалека.
— Мам, а что он говорит, что спит… — еще громче заревела Танька.
И тут же она вдруг стихла, точно заряд в ней кончился. Был — и не стало. Танька обняла меня за шею и издала неопределенный звук — что-то вроде «Уфф!».
Это она всегда так — стоит ей понять, что я рассержена по-настоящему, и она сразу забывает о том, что ей хотелось больше всего еще секунду назад, и требует ее приголубить. Такая она, дочка.
Я обняла ее. Сын опасливо начал приближаться к нам. Он хорошо знает свою сестру и уже понял — гроза, скорей, всего, прошла.
Тут пес, до этого спокойно наблюдавший за нами, подпрыгнул и с громким лаем бросился наверх. Видать, теленка почуял. Дружок просто обожает играть с телятами — наверно, видит в них товарищей себе. Зато телята в нем товарища не видят, и им совсем не нравится, когда тяжелая Дружкова туша валится с разбегу им на спины — тоже мне, наездник — да еще с таким отчаянным, заливистым лаем — прямо в ухо… Теленок мог со страха отдать концы, да только Дружку было его страха не понять.
До нашего приезда собаку почти не спускали с цепи. Наверно, она понимает, что только теперь, вместе с нами, сможет насладиться свободой как следует. Нам скоро уезжать, она должна спешить!
Я тут же помчалась вслед за ней. Какая-то старуха вела теленка, поднимаясь с той стороны холма. Я успела схватить собаку за ошейник. Она рвалась к теленку.
— Не бойтесь, он очень добрый! — крикнула я старухе. — Его зовут Дружок! Он только играет с вашим теленком!
Я вдруг увидела себя со стороны. Женщина с развевающимися волосами, стоя на вершине холма, с трудом удерживает большую, рвущуюся вперед, собаку. Было красиво. «Действительно, как будто сон», — подумала я.
— А это сон, — сказала вдруг старуха.
— Что вы сказали? — спросила я.
— Сон, говорю, и есть, — отозвалась старуха. — Да не твой. Мальчик спит, и ему снится все, что ты видишь. Будто и он ребенок, и мамка еще жива…
Я глянула на нее. Старуха стояла, не спуская с меня глаз и, при этом как будто что-то жевала беззубым ртом.
— Как это — спит… Мой мальчик? — спросила я.
— Да и не мальчик он, — ответила старуха. — Это я так. Чтоб тебе понятней было. Сорок лет с гаком, а все мальчик… Снится ему все. Себя видит мальцом, и сестра тут же, и ты жива, мамка, с ними еще…
— А что, я не жива? — поинтересовалась я и на всякий случай попробовала незаметно ущипнуть себя за руку.
— Да не щипайся, толку-то, — сказала мне старуха. Углядела ведь. — У дочки научилась? Я говорю тебе, не свой сон смотришь. Сын твой заснул, и снишься ты ему. А пока снишься, выходит, что жива. Привыкла жить-то… Часто он видит тебя во сне, вот и живешь. Бывает, что и дочке когда приснишься. Но та редко сны видит. Крепко спит. Иные, бывает, еще и внукам своим снятся. У тех дольше век, получается. А ты с детьми уйдешь. Ты внуков-то не дождалась. Они если и видят во сне бабку свою, то это уж не ты — а так, бабка и есть. На мамку-то, на папку смотрят — а те уже в годах. Ну, значит, бабка тоже должна быть… — старуха призадумалась. — Бабка им снится — вот вроде меня. А ты-то ведь была молодая, красивая…
Повесть Илги Понорницкой — «Эй, Рыбка!» — школьная история о мире, в котором тупая жестокость и безнравственность соседствуют с наивной жертвенностью и идеализмом, о мире, выжить в котором помогает порой не сила, а искренность, простота и открытость.Действие повести происходит в наше время в провинциальном маленьком городке. Героиня кажется наивной и простодушной, ее искренность вызывает насмешки одноклассников и недоумение взрослых. Но именно эти ее качества помогают ей быть «настоящей» — защищать справедливость, бороться за себя и за своих друзей.
Мир глазами ребенка. Просто, незатейливо, правдиво. Взрослые научились видеть вокруг только то, что им нужно, дети - еще нет. Жаль, что мы уже давно разучились смотреть по-детски. А может быть, когда-нибудь снова научимся?
Детство – кошмар, который заканчивается.Когда автор пишет о том, что касается многих, на него ложится особая ответственность. Важно не соврать - ни в чувствах, ни в словах. Илге Понорницкой это удается. Читаешь, и кажется, что гулял где-то рядом, в соседнем дворе. Очень точно и без прикрас рассказано о жестокой поре детства. Это когда вырастаешь - начинаешь понимать, сколько у тебя единомышленников. А в детстве - совсем один против всех. Печальный и горький, очень неодномерный рассказ.
Очень добрые рассказы про зверей, которые не совсем и звери, и про людей, которые такие люди.Подходит читателям 10–13 лет.Первая часть издана отдельно в журнале «Октябрь» № 9 за 2013 год под настоящим именем автора.
Так получилось, что современные городские ребята оказались в деревне. Из всего этого и складывается простая история о вечном — о том, как мы ладим друг с другом, да и ладим ли. Замечательно, что здесь нет ни следа «морали»: мы всему учимся сами.«Я потом, в городе уже, вспоминала: вот это было счастье! Кажется, что ты летишь, над всеми холмами, в этом воздухе, наполненном запахом трав. Твои волосы и плечи касаются этого особого воздуха, ветер шумит. Ты кружишься на холме, платье раздувается — и не нужны тебе никакие чёрные шорты.
«Так как я был непосредственным участником произошедших событий, долг перед умершим другом заставляет меня взяться за написание этих строк… В самом конце прошлого года от кровоизлияния в мозг скончался Александр Евгеньевич Долматов — самый гениальный писатель нашего времени, человек странной и парадоксальной творческой судьбы…».
Герберт Эйзенрайх (род. в 1925 г. в Линце). В годы второй мировой войны был солдатом, пережил тяжелое ранение и плен. После войны некоторое время учился в Венском университете, затем работал курьером, конторским служащим. Печататься начал как критик и автор фельетонов. В 1953 г. опубликовал первый роман «И во грехе их», где проявил значительное психологическое мастерство, присущее и его новеллам (сборники «Злой прекрасный мир», 1957, и «Так называемые любовные истории», 1965). Удостоен итальянской литературной премии Prix Italia за радиопьесу «Чем мы живем и отчего умираем» (1964).Из сборника «Мимо течет Дунай: Современная австрийская новелла» Издательство «Прогресс», Москва 1971.
От автора: Вы держите в руках самую искреннюю книгу. Каждая её страничка – душевный стриптиз. Но не пытайтесь отделить реальность от домысла – бесполезно. Роман «33» символичен, потому что последняя страница рукописи отпечатана как раз в день моего 33-летия. Рассказы и повесть написаны чуть позже. В 37 я решила-таки издать книгу. Зачем? Чтобы оставить после себя что-то, кроме постов-репостов, статусов, фоточек в соцсетях. Читайте, возможно, Вам даже понравится.
Как говорила мама Форреста Гампа: «Жизнь – как коробка шоколадных конфет – никогда не знаешь, что попадется». Персонажи этой книги в основном обычные люди, загнанные в тяжелые условия жестокой действительности. Однако, даже осознавая жизнь такой, какой она есть на самом деле, они не перестают надеяться, что смогут отыскать среди вселенского безумия свой «святой грааль», обретя наконец долгожданный покой и свободу, а от того полны решимости идти до конца.
Мы живем так, будто в запасе еще сто жизней - тратим драгоценное время на глупости, совершаем роковые ошибки в надежде на второй шанс. А если вам скажут, что эта жизнь последняя, и есть только ночь, чтобы вспомнить прошлое? .
«На следующий день после праздника Крещения брат пригласил к себе в город. Полгода прошло, надо помянуть. Я приоделся: джинсы, итальянским гомиком придуманные, свитерок бабского цвета. Сейчас косить под гея – самый писк. В деревне поживешь, на отшибе, начнешь и для выхода в продуктовый под гея косить. Поверх всего пуховик, без пуховика нельзя, морозы как раз заняли нашу территорию…».