Сны памяти - [99]

В этом доме я прожила благополучно и, можно сказать, счастливо все время ссылки, вспоминая сестричку-благодетельницу.

Когда, после ссылки, пришло время мне и моему второму мужу, Анатолию Марченко, обосновываться и устраиваться в Москве или, на худой конец, недалеко от Москвы — Люда, конечно же, приняла в этом поистине родственное участие. Пока не устроились, мы с Анатолием жили у Люды в ее квартире на ул. Удальцова и занимались поисками. Нашли местечко в деревне Вахонино Тверской области, в тамошнем совхозе даже нашлась работа для Анатолия, но заклинило с пропиской для него — категорический отказ! И без объяснения причин, так что оставалось неясным, где же мы можем на законном основании поселиться. Одновременно через разных людей нам передавали строжайший наказ из КГБ: чтобы моментально вытряхивались из Москвы (ожидался визит американского Президента). — Куда? — Куда угодно, только не в Вахонино. — Почему? Эти наши вопросы Люда задала в КГБ, когда ее туда зачем-то вызвали. Ей объяснили: недалеко от Вахонино находится охотничье хозяйство ЦК то ли КПСС, то ли ВЛКСМ — сюда приезжают очень важные персоны, так что Вашему другу уголовнику Марченко «в Вахонино не жить ни при какой погоде»…

Пришлось начать поиски заново. Нашли четверть дома, нуждавшегося в капитальном ремонте, в Тарусе. И снова не обошлось без помощи Люды: Анатолий начал ремонт, а я не могла ему помогать, родился мой внук. Толя требовал, чтобы я приехала варить борщи строителям. Мои отношения с Толей обострились, дошло чуть не до разрыва. Люда сказала: «С борщами-то и я справлюсь», и немедленно отправилась в Тарусу.

Так что, когда мы с Анатолием, уже после рождения нашего сына, решили оформить наш брак, вопросов, кто будет свидетелями на этой церемонии, не могло быть: конечно, Люда и ее муж Коля. И в крестинах нашего сына Люда принимала самое деятельное участие. Мой старший сын уверял, что она исполняла роль и крестной матери, и крестного отца, и даже самого батюшки: остальные действующие лица, формально причастные к процедуре, не знали, с какого конца за младенца взяться.

Эти забавные истории я рассказываю для того, чтобы показать, какую роль играла Люда в моей жизни в течение долгих лет. Она сама никогда этого не рассказывает, хотя, я уверена, помнит все эти истории, и множество им подобных в деталях, гораздо лучше, чем я. Естественно, что сестры, даже названные, помогают друг другу. Но наши судьбы сложились так, что объектом помощи всегда была я, и Люда никогда не спрашивала, в чем я нуждаюсь, она всегда сама находила точку приложения своей деятельной доброте.

И это касалось не только меня, а всех людей, с кем ей приходилось быть в контакте.

Правозащитная деятельность Людмилы Алексеевой — это не искусственно найденное ею для себя поле деятельности, а жизнь, соответствующая ее личности, ее характеру.

Над характером годы не властны. Сегодня Люда Алексеева, как и в начале нашего знакомства, — так же энергична, активна, так же заряжена порывом помочь тому, кто в этом нуждается. Может быть, поэтому она и не стареет. Глядя на нее, я вижу привлекательную, красивую женщину с черными вьющимися волосами, такую, с какой я познакомилась лет сорок назад.

Видимо, в помощи и ближним, и дальним она ощущает смысл своей жизни, свою миссию. Сегодня в помощи нуждаются все, вся Россия. Ну, так помочь всем людям, всей стране, только хватило бы сил!

Дай Бог Люде Алексеевой сил на долгую жизнь, на исполнение своего предназначения, как она сама его понимает.

Автонекролог

За последние годы столько милых мне, любимых мною друзей ушло, как говорится, в мир иной, и о каждом мне пришлось писать некролог: «Лара, ты ж его (ее) лучше всех других знала и написать сможешь лучше других…» И не откажешься — ведь это было бы все равно как отказаться отдать последний долг ушедшему другу, как будто ты о нем не скорбишь, не хочешь помянуть добрым словом… А писать один некролог за другим, находя всякий раз новые, незаезженные слова — поверьте, занятие не только очень тяжелое душевно, но и изматывающе трудное. Вот и пишешь, один за другим, иногда даже сама вызываешься… Поневоле подумаешь: Господи, хоть бы поскорее подошла моя очередь, и пусть тогда другие помучаются, вот тогда они узнают, что это такое.

И вот я решила: нет, я не хочу, чтобы кто-то близкий мне из-за меня мучился. «А напишу-ка я сама свой некролог. Он будет вне конкуренции, раз сама себе.»

Сама эта идея как бы снимала флер грустной торжественности с события смерти, придавала ему несколько балаганный оттенок. А почему бы нет? Ведь превратил же Колчерукий собственные поминки в обаятельное, совсем не торжественное представление, без всякой напыщенности, без приличествующей печальному событию обязательной скорби на лицах, без сдерживаемых рыданий в голосах… И я так хочу! Вот напишу соответствующий моему замыслу некролог! В такой стилистике и начала его. Но, слава Богу, пишу я чрезвычайно медленно, пока добралась до середины, успела подумать и одуматься.

А на самом деле, чего уж особенно веселиться? Смерть — событие достаточно серьезное и, поверьте, действительно печальное. И если кто-то захочет по этому поводу всплакнуть — пусть не скрываясь поплачет, а кто-то открыто улыбнется, вспомнив про себя что-то приятное, связанное с уходящим.