Сны памяти - [6]

Долгое время мы не виделись. В начале нашего знакомства после тетиного возвращения из лагеря она надеялась, что найдет взаимопонимание с моим старшим сыном Саней, тогда пионером, в будущем — она надеялась — пламенным комсомольцем. Этого не произошло. Тогда она перенесла свои надежды на следующее поколение, на моего внука, Саниного сына Мишу.

И этим ее надеждам не суждено было сбыться!

Тетя Елена была холодным, сухим человеком, и никакой родственной близости, никакого душевного тепла мы друг к другу не испытывали, даже независимо от наших «идейных разногласий». Однажды наша случайная встреча вызвала у меня искреннее сочувствие к ней. Году в 67-м я случайно встретила ее в магазине на Ленинском проспекте. Хотела было незаметно пройти мимо, да не смогла: она была полуслепая, мне стало стыдно от нее прятаться, и я подошла к ней:

— Тетя Елена, здравствуйте!

— А, Лара! Ну, что Юлик? На каком он лагпункте? В Мордовии? Это ничего. Кажется, там нет лесных командировок. А какая работа?

— Рукавицы шьют.

— О! Это хорошо! (сама-то она почти весь срок оттянула в Сибири на лесоповале, и лишь в конце срока — на слюдяном заводе, в слабосилке.)

— Да, ничего, вот только с нормой они там, мужики, не справляются.

— Это ничего, был бы выход на работу, нарядчик запишет норму. Пайку получит.

— За невыполнение — свидания лишают…

— Опять тебе все не нравится. (Дальше я привожу слова тети Елены буквально) А у нас лагеря — лучшие в мире! У нас две простыни заключенному давали. «Бред», — комментировал мой папа, когда я ему пересказала наш разговор.

— А за выполнение нормы даже премиальную булочку давали, — сказала тетя Елена мечтательно. Ей, я думаю, ни разу не досталась эта вожделенная булочка, но помнила она о ней, наверное, до самой смерти. Тетя Елена как жена врага народа провела в лагерях 19 с половиной лет. В лагерь ее везли из суздальской тюрьмы (где содержались «ЧС»-ы — так называлась специальная категория заключенных, «членов семей врагов народа») в «седьмом вагоне», описанном в повести Е. Гинзбург «Крутой маршрут». В сибирском лагере тетя Елена работала на лесоповале, потом как доходягу ее перевели чернорабочей на слюдяные разработки. И какая разница — была ли она умной или не очень, высокопоставленной дамой или простой работницей. После хрущевской реабилитации она вернулась в Москву без пальцев на руке — отморозила на лесоповале, — она рассказывала с некоторым презрением, что в паре с ней работал заключенный москвич, и он плакал, отморозив руки — он был скрипач. После реабилитации ей дали квартиру в Москве, конечно, она получила инвалидность и почетное звание «старой большевички».

Тете Елена умерла в конце 70-х, в доме для престарелых большевиков. Туда она перебралась по собственной воле, не желая ни в чем зависеть от своих родственников, всех поголовно «антисоветчиков», от восьмидесятилетнего брата («Пойди, пойди, донеси на меня, что я антисоветчик», — говорил ей мой отец) до восьмилетнего правнучатого племянника Миши.

Сына Сулимовых, моего двоюродного брата Вовку, фронтовика, арестовали году в 44-м по «делу детей врагов народа», об этом деле рассказано в 1-м выпуске исторического альманаха «Память» (1978 г.). Вовка погиб в лагере. Но тетя Елена до конца своих дней знать не хотела об этом и предпочитала считать, что Вовка погиб на фронте.

ДЕЛО ДЕТЕЙ ВРАГОВ НАРОДА

Впрочем, о Вовкином аресте и гибели в лагере я знаю только из рассказов Петра Якира, который, вроде бы, сидел в соседней с ним камере. Вот так я и нашла его подельщиков: киносценаристов Юлия Дунского и Валерия Фрида, физика Михаила Левина и адвоката Марка Когана, с которым дружна до сих пор. Миша Левин написал очерк о «деле детей врагов народа» в том числе и о Вовке Сулимове, этот очерк был опубликован, как я уже сказала, в 1-м выпуске самиздатского исторического альманаха «Память». А после выхода альманаха, помнится, в «Русской мысли» появилась небольшая разоблачительная заметка, в которой говорилось, что Вовка Сулимов — вовсе не таков, каким его изобразил Миша Левин, и его мать звали не Елена Николаевна, и жили они вовсе не в том переулке. Так что Бог его знает, о ком этот очерк, но, по моему, это не суть как важно: один Вовка Сулимов погиб на фронте, другой умер в советских лагерях, а который из них был моим братом — какое это имеет значение?

А там, кто знает, может быть, у Данилы Егорыча была еще одна жена и еще один сын Вовка — в те времена это было модное имя для детей крупных советских и партийных работников.

Тетя Елена держалась с нами несколько отчужденно, я сказала бы, немного свысока.

Нет, пожалуй, эти слова несправедливы по отношению к тете Елене. То, что я считала высокомерием, связанным с более высоким социальным статусом их семьи, наверное, объяснялось просто несоответствием идейных критериев старой революционерки Елены Николаевны и маминой родни, сохранявшей свои «мещанские» деревенские представления о «богатой» жизни.

Так или иначе, Данила Егорович и тетя Елена никогда не приходили к нам в дом, а, проезжая в Крым через Харьков, приглашали папу к себе в литерный вагон, специально для этого отцеплявшийся от состава. Все-таки Сулимовы принадлежали к высшим эшелонам власти, т. е. оставались до некоторой степени чужими для нас. А отчасти, может быть, просто сухостью ее характера. Тетя Елена, дарила мне иногда кое-какие подарки, привозила детские книжки с яркими иллюстрациями (Русские народные сказки, сказки Пушкина), подарила прикроватный коврик — вышивку-аппликацию: «Красная шапочка и серый волк». Этот коврик ей самой подарили работницы какой-то фабрики. Да и к себе на правительственную дачу приглашала меня «для поправки здоровья».