Сны курильщика - [3]

Да, конечно, гораздо больше стало пьяных, и полной грудью вздохнула трудная молодежь…

Однако все это — на поверхности; а над поверхностью–то, над земной то есть корой, со всеми ее букашками–таракашками, — небо.

Прямо над волосами.

Шапок–то нет.

Богатые женщины еще донашивают богатые шубы, еще пока прилично; потому что любой искренне весенний наряд, вы, наверное, замечали, — беден и прост. Но простоволосы уже все, поголовно.

А те, кто в кепках, — с добрым прищуром.

Разговор двух пожилых в ожидании лифта:

— Как жизнь молодецкая?

— Молодецкая ничего была…

Смех совсем детский.

Чувства грубее, ярче, определеннее; оптика виновата? — вместо воздуха одно большое цейссовское стекло… Всех видишь издали и насквозь, люди ходят, как привидения, и вы говорите — авитаминоз, а я считаю — звезды.

Звездный свет в глазах изголодавшихся по горькой кожуре неважно какого овоща, самого завалящего фрукта.

Вот вам объяснение любви.

— Любовь, — с важным видом сказала мне одна постриженная под воробышка (ах, как противно орут воробьи на рассвете!) женщина, — это когда два взрослых человека чувствуют себя ребенками…

И правда, посмотрите, сколько в городе парочек, держащихся за руки. Это абсолютно не завоевательный, не «взрослый» жест. Это так трогательно…

До чего же просто — небо. Под небом хочется гулять. Вдвоем. В одиночку. Неважно. Звезды светят всем, только их никто не видит.

Ну, а я почувствовал весну несколько иначе. Сахар кончился, денег нет, есть мед в мутной банке — вот медом кофе заправлял, чтоб не так горько было. Захожу на кухню, смотрю: а на ложке, медом испачканной, муха сидит. И лапки потирает в предвкушении.

Очень, сволочь, живая.

Такие дела.

НА ПЕРЕПУТЬЕ ФРАЗ И ЖЕСТОВ

Поздний вечер. Почти пустой троллейбус. Парочка на переднем сиденье — она склонила голову ему на плечо, он, что–то буркнув, прикрывает ей коленки пластиковым пакетом. Беспредметная нежность, беспредметная ревность («нечего коленками сверкать!») — идиллия…

Однако бац — на остановке водитель открывает лишь одну дверь: проверяет, все ли законно доехали. Выясняется, что наша парочка — зайчата; кавалер, конечно, платит штраф за двоих, но мне нравится реакция водителя:

— За двоих?! Неужели охота штраф платить?

Штрафуемый объясняет, что привык ездить с проездным, да вот уволили его и проездной отобрали. Водитель искренне огорчен:

— Подошли бы, у меня купили абонементы. Это же так просто!..

И разводит руками, показывая, до какой степени это просто… Я вижу их из окна троллейбуса, этих малость общипанных зайцев. Они улыбаются.

Что значит — никто никому не испортил настроения.

* * *

— Угол Крауля — Викулова, за пятнадцать.

— За двадцать.

— За пятнадцать.

— За двадцать, — водитель «девятки» неумолим и жаден, от Фрунзе до указанного угла, да еще днем, «пятнашка» — в самый раз. Едет дальше порожним, а к обочине подруливает заляпанный грязью «Москвич»:

— Тебе куда, браток?

В машине двое, по виду — сами натуральные «братки»: бритые затылки, кожанки из дешевых… Но дело спешное, решаюсь, еду.

Оказывается, правда, что дороги они не знают, я — тоже, мы тычемся во все тупики, как слепые кутята.

— Чё, не знаешь, как ехать? Ты местный?

— Почти. А вы?

— А мы нет.

Чувствую — влип. В салоне только что не наблевано, а так — хорошо, уютно; бычки можно прямо на пол бросать, благо, под ногами лужа грязи. Магнитофон выдает что–то забубенно–блатное, такой репертуар, что Шуфутинский кажется уже официозом… Реакция парня за рулем на очередной глухой дворик:

— Гы-ы… Смотри, не туда доедешь…

Выруливаем на Посадскую. Завидя белую машину с синей полосой, рулевой тревожится:

— О, бля, мусора…

Да уж не в угнанной ли машине я еду?! Однако надо поддерживать светский разговор:

— Так откуда вы?

— Далеко! — смеются. — Отсюда не видать!

После паузы:

— Из Кемерово. А ты?

— Из Кургана.

— Ехала девчонка из Кургана, пятерик везла до Магадана, а за нею ехал вслед парнишка, и ждала его в конце этапа «вышка»… — тут же откликается тот, что справа. Я, не уверенный, что запомнил все правильно, повторяю вслух слова, он оборачивается изумленно:

— Чё, музыку любишь?!

И бегло пересказывает продолжение: как кто–то к кому–то лез «на шконку», на нары то есть, а финал истории грустный, как у Шекспира:

— В общем, во концовке пристрелил прапорщик зэчку…

Братки заметно проникаются лирическим пафосом исполненной а капелла баллады, в машине воцаряется мрачное молчание. А вот уже и угол искомый, я с облегчением прощаюсь, интересуясь из вежливости, куда им теперь ехать.

— А х… его знает, на Уралмаш, наверное. Да не переживай, доберемся как–нибудь, — и, косясь на мой пакет, тот, что справа, спрашивает:

— У тебя поесть с собой ничё нету?

— Нет. Счастливого пути.

А правда ведь, искусство сближает людей…

* * *

Еще не отошедший морально от встречи с гостями из дружественного Кемерово, стою под окнами девятиэтажки и надрываю легкие:

— Алена!

Известное дело — железная дверь на подъезде, а домофоны у нас не прижились, почему–то все время ломаются… Сзади кто–то легонько трогает за локоть:

— Вам в этот подъезд? Пойдемте…

Обходительный мужик с тяжелой сумкой открывает дверь подъезда и даже пропускает меня вперед: