Снова пел соловей - [58]

— Вот так барышня! И кудрява, и пригожа, на овечку похожа, только нос подгулял!..

Шутку подхватывали остальные. Клава с жестокой настойчивостью вешала Андрею на плечи погоны из шестерок. Андрей терпеливо принимал и это, но насмешки затягивались, становились злыми, и он «заводился».

Кончалось тем, что Андрей срывал с головы платок, мать Сашки, зевнув, откладывала вязанье, Галя накидывала на плечи старенькое пальто с потертым котиковым воротником, и Андрей прощался со всеми. Они выходили в холодный и темный коридор и долго стояли там, тихо переговариваясь и неумело целуясь…

В эти часы они становились удивительно близки. Все мелкое, постороннее, серое, что каждодневно разделяло их среди людей, — игра в карты, неумолимые станки, пьяный Сашка, хандра Клавы и неприязнь ее, которую Андрей чувствовал и не мог объяснить, — все это уходило куда-то далеко, уносилось вместе с минувшим днем. Они раскрывались, как цветы после летнего дождя: все меньше было в них утаенного, все больше доверяли они друг другу. Однажды, когда они сидели так в прохладной тишине и темноте уснувшего дома, Андрей спросил, как она решилась написать ему, как выбрала его и почему выбрала.

— Все очень просто, — ответила Галя, и в голосе ее опять прозвучали знакомые, милые, детские нотки. — Мы тебя заметили, когда ты ходил еще с Нинкой. Девчата Барашком тебя прозвали: «Во-он, Барашек бежит». А ты и верно — кудрявый, как барашек. Но не только поэтому. Ты всегда одинокий какой-то, беззащитный, от всей фабрики отдельно, не как здешние ребята: те смелые, нахальные, а ты, наверно, никогда не станешь таким… Ты мне сразу понравился, потому что ничего не будешь требовать, ты не такой, и с тобой можно дружить честно… Ты вот и подойти-то не умеешь, видишь, пришлось тебе записку передавать, иначе мы бы и не познакомились… — Она тихонько рассмеялась и положила голову ему на плечо. — Я месяц ждала, когда ты меня заметишь, а ты и не смотришь ни на кого, боишься смотреть…

Андрей готов был заплакать от счастья: она любила его, любила и тогда уже, когда он знать о ней не знал и был на фабрике, как мышонок в играющем пианино, среди рабочих и ткачих, в утренние, дневные и особенно в ночные смены.

— Целый месяц! — прошептал он. — Зачем было ждать так долго?

— Я же все-таки девушка, — ответила Галя.

Часов Андрей не носил, Галя — тоже, а время именно тогда, когда они были наедине, летело поразительно быстро. Иной раз, перед заработкой, они расставались на два-три часа всего, чтобы рано утром повстречаться уже на фабрике, в цехе и обрадованно сказать друг другу:

— Ты знаешь, я хожу и сплю на ходу.

— А я — тоже. Глаза как медом намазаны…

Разговоры подсобников больше не тревожили Андрея, не вызывали смятения. Он решил, что этим людям просто не повезло, что их миновали настоящая любовь и верность, жалел их, а про Галю помалкивал.

Однажды он все же высказался. Василий поведал очередную жестокую историю, на этот раз курортную. Федя заметил, что курорты — баловство одно и он не такой дурень, чтобы посылать туда свою старуху. И тут Андрея словно кто под руку толкнул.

— И не правда! Вы со зла это говорите.

Подсобники удивленно уставились на паренька. Василий фыркнул.

— А ты откуда знаешь, малец?

— Знаю, — ответил Андрей и направился в столовую.

Приближалось время перерыва, и надо было занять очередь на Галю.

Новый год Андрей встречал не дома. Мать его — болезненная женщина, у которой во всем мире не было никого, кроме сына, надеялась, что хоть этот вечер он проведет с ней. Она принесла с базара елочку, оставшуюся после распродажи, поставила ее на комод, — обложила ватой, цветными лоскутками и увешала конфетами, которые Андрей любил. Накануне с вечера замесила тесто, поднялась рано и ни минуты не присела, пока не пришел Андрей.

Он увидел эту елочку-коротышку, блюдо с пирогами на столе, покрытом свежей клеенкой, и вспомнил, как в послевоенные годы мать тоже наряжала для него елку — вешала на игольчатые тонкие ветки катушки из-под ниток и леденцы в бумажках. На миг его пронзило острое чувство вины, но только на миг. Он сделал суровое лицо, наскоро поел, переоделся и ушел. Мать осталась одна.

Прежде Андрей все вечера проводил дома, ну, разве сходит в кино, и она была за него спокойна. Теперь покоя не было. Когда сын запаздывал, а это случалось все чаще, ей мерещились дурная компания, драка в ночи, какая-то девушка. Всего тяжелей было, что Андрей скрывал от нее, где он бывает и с кем. А разве она не имела права на его доверие? У него появилась личная жизнь, и он отдалялся. Мать крепилась и не расспрашивала ни о чем. Ей стыдно было выпрашивать правду. Сын должен сам сказать. А он не хотел.

По радио звучала веселая музыка. Соседи всей семьей шумно готовились к празднику. Мать сидела одна в своей комнате, под мигающей лампой. Ей было тревожно за сына и обидно.

А он вместе с Галей отправился к ее знакомым. Там уже праздновали, и все тесно грудились в маленькой, ярко освещенной передней за уставленным бутылками и снедью столом. Были какие-то незнакомые Андрею, раскрасневшиеся от вина и тепла девушки и парни. Они, видимо, хорошо знали Галю, потому что встретили ее с пьяной восторженностью и начали знакомиться с новеньким. Он слышал их имена и тут же забывал…