Сними панцирь! - [8]

— Опять, значит, они за старое, — говорит папа. — Боря, тележку готовь! Володя, где карабин?

Боря в гараж побежал, заводить.

— Карабин в кабине. Он всегда в кабине.

— Может, просто какая-нибудь экспедиция, — говорит тётя Надя.

— Вряд ли, — говорит папа. — Мы бы знали.

— Может, геологи?

— Без нашего ведома тут геологам нечего делать! У нас и для геологов заповедник.

Папа объясняет тёте Наде, а сам уже одевается. Он высокие сапоги надел. Куртку. Патроны распихивает по карманам.

— Значит, это браконьеры? — говорит тётя Надя.

— Вернее всего.

— А я думала, они только в кино, — говорит тётя Надя.

Вот тут она ошибается. Браконьеры как раз не в кино, они для нас прямо бич. В пески понаехало столько народу! Посёлки строят. Или газ добывают. Это, конечно, хорошо. Но народ этот разный, приезжий. Он пустыню не бережёт. Думает, что в пустыне всё можно.

Браконьеры всех бьют без разбору. Заяц — бьют зайца. Джейран — значит, джейрана бьют. Безоарового козла они, например, уже выбили. Где теперь этот козёл? Нет его!

Да ещё они с фарой охотятся. Это уже не охота, а настоящее убийство. Крепят в кузове сильную фару, едут и крутят своей фарой в разные стороны. Джейран, например, в темноте притаился, а на него вдруг такой свет. Если джейран в свет попал, он из него выскочить не может. Он бежит из последних сил, ничего не видит, а браконьеры за ним на машине. Так ничего не стоит джейрана загнать, убийство — даже без выстрела.

— Готово, Алексей Никитич, — говорит шофёр Боря.

Дядя Володя уже в кузове. Он бочонок с водой привязывает, чтобы бочонок не прыгал. Вдруг кузов будет трясти? Вода теперь не разольётся. Дядя Володя у нас ничего не забудет.

— Ох, и хозяйственный ты, Володя, — говорит тётя Наташа. — Твоей жене легко будет жить. Взял бы да женился.

Тётя Наташа у нас весёлая, всё шутит над дядей Володей.

— Пока нет на ком, — говорит дядя Володя. И сразу отвернулся от тёти Наташи: он этих разговоров не любит.

— Но в людей они не стреляют? — спрашивает тётя Надя.

— В людей — нет, — говорит папа. Он уже в кузов прыгнул.

— А зачем ружьё? — опять говорит тётя Надя.

— Ружьё? — засмеялся папа. — Это просто для острастки.

Боря рванул, и они уехали.

Мухаммед на своей чёрной лошади тоже ускакал. Лошадь заржала из темноты, а уже не видно.

Марина Ивановна последнюю чашку вымыла, посмотрела на свет — чисто ли? Чисто, блестит.

— Ишь, для острастки! А в самого браконьеры стреляли.

— В кого? — не поняла тётя Надя.

— В кого — в самого? — спрашиваю я.

— В твоего папу, в кого же ещё, — говорит Марина Ивановна.

— Никто в него не стрелял! Глупости какие!

Только на войне в людей стреляют. У меня дедушку на войне убили, а папа маленький был. Если бы он был большой, его бы тоже могли убить. Хорошо, что он маленький был!

— Тебя, Лёнечка, тогда ещё не было, — говорит Марина Ивановна.

— Был, — говорю я. — И в папу никто не стрелял.

— А ты бы у папы спросил, почему у него такой шрам на плече. Это ему пулю вырезали.

— Нет, — говорю я. — Это папу кошка оцарапала в детстве, а никакая не пуля, он сам говорил.

— Кошка?!

Марина Ивановна даже очки уронила под стол, так она стала смеяться. Арина за очками полезла и толкнула чайник. Нечаянно. И тоже смеётся. Чайник упал на колени к тёте Наде, весь разлился. А тётя Надя двумя руками чай с платья сгоняет и тоже смеётся.

Я тоже как засмеюсь.

Марина Ивановна отсмеялась и говорит:

— Вот ведь какой! Своему ребёнку и то про себя не расскажет. А настырный, как клещ. Теперь-то у нас в заповеднике браконьеры — редкость, новые разве какие. А до Лёши по тридцать джейранов в ночь били, хоть бы что. Он тут порядок навёл. За браконьерство тюрьма полагается, кому в тюрьму охота! Вот в него и стреляли.

— А кто? — говорит тётя Надя. — Неизвестно кто?

— Чего тут неизвестного, — говорит Марина Ивановна. — Отец вот этого Мухаммеда и стрелял.

Неужели отец Мухаммеда в папу стрелял? Я же его видал. Он к папе приезжал на рыжем верблюде. Папа с ним чай на веранде пил и говорил по-туркменски. Потом меня позвал: «Это, — говорит, — мой парень». Отец Мухаммеда закивал, закивал. У него шапка такая большая, в меховых сосульках, высокая, как дом. Он шапкой закивал. Я думал, у него голова отвалится — такой шапкой кивать. Потом он на улицу вышел, уже ехать хочет. А рыжего верблюда нигде нет! Отец Мухаммеда вдруг как цыкнет сквозь зуб! И верблюд сразу прибежал, как собака. Лёг перед ним. Отец Мухаммеда сел на верблюда, опять шапкой кивнул и уехал. Вот как я его видел.

А он в моего папу стрелял…

— Судили его? — спрашивает тётя Надя.

— Лёша не заявил, — говорит Марина Ивановна. — Посадили бы ведь как миленького, а у него детей четырнадцать штук. Мухаммед вон — младший. Это ещё когда было! Давнее дело.

— Ничего себе история, — говорит тётя Надя.

— А мы истории любим, — говорит Марина Ивановна. — Телевизора у нас нет, мы уж что сами — то и наше. Браконьеры угробят джейраниху, а мы потом маленького из соски выпаиваем, обычное дело… Теперь до утра пробегают по следам. Спать, что ли, будем?

Я за стол держусь, чтобы не упасть. Спать почему-то так хочется! Арина голову подняла, говорит:

— Только мы с Лёдиком…