Снежный ком - [7]

Потом он вышел в коридор: может, удастся раздобыть, по крайней мере, горячей воды, кипяточку, — Калев предусмотрительно возил с собой растворимый кофе.

Когда-то улыбка, вероятно, была обязательна и для служащих гостиниц, так сказать, марка фирмы в уголках губ, но, к сожалению, это было когда-то. Сидящий за столом дежурного увалень улыбаться и не думал, впрочем, ему это было бы совсем нелегко: он с головой ушел в другое занятие, надо сказать, весьма рискованное, требующее филигранной точности — маникюрными ножницами он выстригал волосы, пучками торчавшие из ноздрей, и при этом натужно косился в зеркало. Это занятие придает лицу выражение глубочайшей сосредоточенности, как, впрочем, и вообще занятия такого рода, даже пустячное ковыряние в носу. Калеву Пиллю это было знакомо: однажды он нечаянно заприметил себя в зеркале за чем-то похожим.

Калев терпеливо ждал с кружкой в руке. У дядьки были на редкость волосатые ноздри, — если б у метелки трубочиста оторвалась рукоятка, а сама метелка застряла в дымоходе, получилась бы примерно такая же картина, подумал Калев и усмехнулся. Сравнение развеселило его: несмотря на худой сон, дух его был бодр. Не зря же говорится: «Кто рано встает — тому бог дает».

Вскоре Калев Пилль получил кружку кипятка, который давно откипел свое, и вот он уже прихлебывает чуть теплый кофе, а позднее выходит из гостиницы за свежими газетами.

«Голь мудра, берет с утра» — Калев купил все газеты, какие хотел, и даже «Науку и жизнь», которую очень любил, хотя по-русски читал не без труда. В приподнятом настроении шагал он в гостиницу и, полной грудью втягивая утренний воздух, насвистывал себе под нос «Амурские волны». Ночные страдания и сомнения канули в небытие, уже и не верилось, что они вообще были. Конечно, утро жизни позади, думал он, но и полдень ее прекрасен!

В гостинице он просмотрел газеты и только после этого взялся за журнал. Из этого источника он нередко заимствовал занимательные факты для своих лекций. Некоторые статьи, что греха таить, были ему не под силу, но с большинством он справлялся.

Вот и сегодня он сразу напал на интересненькое! Это была статья о жизни термитов, об их обществе, если можно так сказать. Калев погрузился в чтение, с любопытством рассматривал снимки.

Это существо с безобразной задней частью и есть, значит, их матка и царица, но жизнь у нее, судя по статье, не больно-то царская: только и знай выстреливай яйца, несись сутками, строчи безостановочно, как швейная машинка. И добро бы за каждое яйцо, пускай хоть за сотню, радость одной только ночи любви — так ведь нет! Всю жизнь плати за единственное романтическое приключение. У людей это, конечно, иначе, — размышлял Калев Пилль и задумчиво поглядывал на потолок: его взгляд привлекал плод совместных усилий влаги и силы тяжести, напоминавший толстую матрону, моющую ноги в тазу. Ей-ей!

А вот термиты — продуктовые склады, им приходилось неподвижно висеть где-нибудь на жердочке и ждать, покуда не объявится в них нужда. Работенка, на первый взгляд, не пыльная, но если подумать, то не всякий пойдет на эту должность, ох не всякий. Висеть надо абсолютно неподвижно, дабы не тратить понапрасну дорогих калорий. Интересно, у выдвинутых на должность бурдюка уже с младых ногтей наклонности к будущей работе? А может, у термитов есть что-нибудь вроде консультации по профориентации?

Очень нравилось Калеву Пиллю так вот разматывать ниточку мысли. Но тут он одернул себя: какие могут быть параллели между человеческим обществом и прочими явлениями природы? Это ведет к вульгарной социологии, к отрицательному явлению, именуемому механицизмом, которое осудили великие умы человечества. Считать человека этакой святой неприкосновенностью (нельзя-де его ни с чем сравнивать) — оно, конечно, не очень-то понятно, даже противоестественно (мы же тоже частица всеобщего), но нездоровые сопоставления явно привели бы к еще большим несуразностям. Мы же — цари природы, мы не можем допустить подобных параллелей.

Калев почувствовал, что его снова клонит в сон, взгляд, все более мутнеющий, прояснился еще на миг — перед глазами возникли термиты-солдаты. У этих были здоровенные челюсти, которые они повыставляли из гнезд, — тоже против внешних врагов, тоже в защиту своего общества. А в нашем мире, подумал Калев, ту же функцию в известной мере выполняет он как лектор и пропагандист, взять, к примеру, беседу с Вольдемаром Сяэском, но, по счастью, у нас, в человеческом обществе, важны не столько челюсти, сколько голова. Впрочем, Калев был скорее солдатом трудового фронта — создавал трудовой настрой внутри, так сказать, гнезда, заботился о подрастающем поколении…

Он задремал. Воображение рисовало громадные челюсти. Потом все перешло в сновидение. Калев всхрапнул, на миг очнулся, но тут же погрузился в глубокий сон.

Спал он долго, пока на его владение и в самом деле не начали посягать: уборщица яростно колотила в дверь шваброй.

Около половины двенадцатого Калев Пилль фланировал по центру города, разглядывая витрины, заходил в книжные магазины и чувствовал себя при этом неприкаянно. Он позвонил в министерство, где его, по данным районного отдела культуры, ждали после обеда, — странно, никто не знал точно зачем, — но ему сообщили, что заместитель министра примет Калева Пялля завтра в 12 часов.