Снежный Цветок и заветный веер - [24]

Мама пожелала нам обеим спокойной ночи. Потом наклонилась, поцеловала меня и прошептала мне на ухо: «Мадам Ван сказала нам, что надо делать. Будь счастлива, малышка, будь счастлива».

Вот так мы и остались лежать рядом друг с другом, укрывшись легким одеялом из хлопка. Мы были совсем маленькими девчушками и, даже ужасно устав, никак не могли перестать перешептываться. Снежный Цветок расспрашивала меня о моей семье, я расспрашивала о ее. Я рассказала о том, как умерла Третья Сестра. Она рассказала о том, как ее третья сестра умерла от кашля. Она спросила меня о нашей деревне, и я сказала ей, что название Пувэй на нашем наречии означает Деревня Обыкновенной Красоты. Она объяснила, что Тункоу означает Деревня Лесного Устья. Когда я приеду к ней в гости, я сама увижу, что это так и есть.

Лунный свет проникал сквозь зарешеченное окно, освещая лицо Снежного Цветка. Старшая Сестра и Прекрасная Луна уснули, но мы со Снежным Цветком продолжали болтать. Когда мы стали старше, нам было велено никогда не обсуждать свои бинтованные ноги, потому что это неприлично и неженственно, и к тому же эти разговоры только разжигают страсть в мужчинах. Но мы были еще девочками и находились в процессе бинтования наших ног. Для нас это еще не стало воспоминанием, как сейчас для меня, а боль и страдание были живы в то время. Снежный Цветок рассказала, как она пряталась от своей матери и просила своего отца пощадить ее. Отец почти согласился, что приговаривало Снежного Цветка к жизни старой девы в доме ее родителей или к жизни служанки в чужом доме.

«Но когда мой отец начал курить свою трубку, — объяснила Снежный Цветок, — он забыл о своем обещании. Когда его голова затуманилась, моя мать и тетя привели меня наверх и привязали к стулу. Поэтому, как и тебя, меня перебинтовали на год позже». Это не означало — раз ее судьба была решена, — что она смирилась с этим. Нет, она сопротивлялась всему в первые месяцы, и даже однажды сдернула с себя все бинты. «Моя мать перебинтовала мои ноги еще крепче, чем прежде, а меня привязала к стулу».

«Нельзя бороться с судьбой, — сказала я. — Она предопределена».

«Моя мать говорит то же самое, — ответила Снежный Цветок. — Она отвязывала меня от стула только для ходьбы по комнате, чтобы мои кости сломались, или отпускала на горшок. Я все время сидела у зарешеченного окошка и смотрела на улицу. Я наблюдала за пролетающими птицами. Я следила за облаками. Я видена, как луна становится все больше, а потом уменьшается, словно тает. Так много всего происходило за моим окном, что я почти забывала о том, что происходит в комнате».

Как эти ее чувства напугали меня! Она обладала истинной независимостью, присущей знаку лошади, но только у ее лошади были крылья, которые несли ее высоко над землей, в то время как моя лошадь имела приземленный характер. Но это неприятное ощущение где-то в глубине желудка — что-то похожее на удары о стены, в которые была заключена наша предопределенная жизнь, — вызывало во мне внутренний трепет, который со временем превратился в затаенное стремление к свободе.

Снежный Цветок придвинулась ближе ко мне, так что мы лежали лицом друг к другу. Она положила свою руку на мою щеку и сказала: «Я счастлива, что мы с тобой — две половинки». Потом она закрыла глаза и заснула.

Я лежала рядом с ней, смотрела на ее лицо в лунном свете, ощущала легкое прикосновение ее маленькой руки к моей щеке, слушала ее дыхание, которое становилось глубже, и размышляла над тем, сумею ли я заставить ее полюбить меня так, как мне мечталось.

Любовь

Считается, что мы, женщины, начинаем любить наших детей сразу после их рождения, но кто из нас не испытывал разочарования при виде новорожденной дочери или не чувствовал, как мрак окутывает душу, когда даже твой бесценный сын кричит без конца, а твоя свекровь смотрит на тебя так, будто у тебя молоко кислое? Мы можем любить наших дочерей всем сердцем, но мы вынуждены воспитывать их через боль. Мы любим своих сыновей больше всего на свете, но мы никогда не станем частью их мира, внешнего мира мужчин. Считается, что мы должны любить наших мужей со дня заключения Договора о Родстве, хотя мы не увидим их еще целых шесть лет. Нам велят любить наших родственников со стороны мужа, но мы входим в их семьи, как чужие, у нас самое низкое положение в доме, чуть выше служанки. Нам приказывают любить и почитать предков наших мужей, поэтому мы совершаем надлежащие ритуалы, даже если наши сердца втихомолку возносят благодарность нашим собственным предкам. Мы, женщины, любим своих родителей, потому что они заботятся о нас, но нас считают никчемными ветками на семейном дереве. Мы опустошаем семейные запасы. Наши семьи воспитывают нас для других семей. Как бы мы ни были счастливы в наших родных семьях, мы все знаем, что расставание неизбежно. Поэтому мы любим наши семьи, но понимаем, что эта любовь утонет в печали расставания. Все эти виды любви проистекают из чувства долга, уважения и благодарности. И как известно женщинам в нашем уезде, большинство наших привязанностей становится источниками печали, разлук и жестокости.