Снежная страна - [22]

– Маленький ресторанчик «Кикумура»?

– Да, он самый. Этот ресторан мог бы теперь принадлежать Кикую-сан. Но из-за своего характера она все упустила. Скандал был страшный. Она заставила покровителя выстроить ей дом, а как дело дошло до переезда, заупрямилась. Из-за нового любовника. Он обещал на ней жениться, да обманул. А она из-за него совсем голову потеряла. В конце концов сбежал он, любовник-то, а к прежнему покровителю Кикую не захотела вернуться и ресторан не взяла, может, и хотела, но не вернулась, не могла так поступить… И остаться тут не могла, позор ведь. Вот теперь и уезжает, решила где-нибудь в другом месте все начинать сначала. В общем, несчастная она, невезучая. Оказывается, – мы-то, правда, не знали об этом, – мужчин у нее много было.

– Уж не полк ли?

– Кто его знает… – Комако, подавив смех, вдруг отвернулась от Симамуры. – Кикую-сан слабохарактерная, слабая…

– А что она могла поделать?

– Как что?! Мало ли сколько мужчин может влюбиться в женщину, нельзя же… – Комако подняла голову, почесала в голове шпилькой. – Грустно было ее провожать!

– А с рестораном что сделали?

– Да жена этого самого покровителя, что ресторан построил, переехала сюда, теперь сама хозяйничает.

– Жена? Интересно!

– Понимаешь, дом-то уже готов был – вступай во владение и начинай дело. Ничего другого и не придумаешь. Ну, жена и переехала со всеми детьми.

– А со своим прежним домом что они сделали?

– Бабушку там оставили, одна теперь живет. Сами-то они крестьяне. Но муж – широкий человек, любит погулять. Забавный он.

– Прожигатель жизни. В годах уже, наверно?

– Нет, молодой, лет тридцати двух-трех, не старше.

– И что ж, Кикую была старше его жены?

– Нет, жене столько же, сколько Кикую, – обеим по двадцать семь.

– А ресторан-то «Кикумура» назвали в честь Кикую, наверно? И жена оставила это название?

– Что же делать, не менять же готовую вывеску.

Симамура запахнул кимоно поглубже, и Комако, поднявшись, закрыла окно.

– Кикую-сан про тебя все знала. И сегодня мне сказала – приехал.

– Я видел, как она приходила прощаться в контору.

– Она тебе что-нибудь сказала?

– Ничего не говорила.

– А ты понимаешь, что со мной творится?

Комако раздвинула только что закрытые седзи и опустилась на подоконник.

Через некоторое время Симамура сказал:

– Здесь совсем другие звезды, чем в Токио. Здесь они именно висят в пустоте. И сияют по-другому.

– Не так уж сильно сияют, вечер ведь лунный… А в нынешнем году тоже было очень много снега.

– Кажется, на железной дороге несколько раз прекращалось движение.

– Да, даже жутко становилось. На машинах начали ездить на месяц позже обычного. Знаешь магазин у лыжной станции? Так вот там обвал крышу пробил. Дом двухэтажный, на первом этаже вроде бы сразу и не заметили. Только на шум обратили внимание, подумали, что на кухне возятся крысы. Пошли посмотреть – никаких крыс, а на втором этаже ни окон, ни ставен – все снегом снесло. Вообще-то обваливались только верхние слои снега, но все равно по радио вовсю об этом трубили. Лыжники перепугались, перестали приезжать. А я в этом сезоне не собиралась ходить на лыжах, и лыжи свои в конце прошлого года продала. Но все же несколько раз покаталась… Я изменилась?

– Где ты была, когда умерла учительница?

– А ты о других не беспокойся! Во всяком случае, в феврале, когда тебя ждала, я была здесь.

– Что ж ты мне не написала, когда в портовый город поехала?

– Это еще зачем?! Писать жалкие письма, такие, которые ты даже своей жене можешь показать? Нет уж, врать не могу. А стесняться мне нечего.

Комако говорила быстро, резко, бросая слова в лицо Симамуре.

– Погасил бы свет, а то вон сколько мошек налетело…

Луна светила так ярко, что были видны все линии уха женщины. В глубоком лунном свете татами стали совсем бледными, словно похолодели.

Губы Комако были гладкими и влажными.

– Не надо, пусти! Я домой пойду.

– Все такая же. Ничуть не изменилась. – Симамура, откинув голову, вгляделся в близко придвинувшееся лицо с чуть заметными скулами.

– Все говорят, что я совсем не изменилась с тех пор, как приехала сюда семнадцатилетней. А чего меняться-то? Ведь я живу все время одинаково.

У нее еще сохранился румянец, свойственный девушкам севера. Но кожа стала тонкой и блестела сейчас, словно перламутровая раковина.

– Ты знаешь, что я живу теперь в другом доме?

– После смерти учительницы? С комнатой, где разводили шелковичных червей, покончено? Живешь в настоящем «домике для гейш»?

– Что ты подразумеваешь под «домиком»? Я живу не в особом домике, а в лавке, где торгуют дешевыми сладостями и табаком. Из гейш там одна я. Теперь-то я в настоящем услужении, у меня контракт… Когда прихожу поздно, читаю при свече.

Симамура рассмеялся, обнял ее за плечи.

– Не могу же я зря расходовать электричество! Ведь у них счетчик.

– Вон оно что!

– Но хозяева у меня хорошие, так заботливо ко мне относятся. Я иногда даже думаю, неужели это называется быть в услужении?.. Заплачет ребенок, хозяйка сразу тащит его на улицу, чтобы мне, значит, не мешал. Все бы хорошо, ни в чем не терплю недостатка, одно только меня расстраивает – постель они криво стелют, неприятно. Когда поздно прихожу, постель уже постелена. Но матрац обычно косо лежит, да и простыня тоже. А перестилать не могу – стыдно, люди ведь для меня старались.