Снежная королева - [41]

Она без всякой цели проходит пару кварталов до Флашинг-авеню, холодный воздух обжигает на вдохе горло, лица чуть заметно касаются почти невидимые снежинки. Она не хочет уходить далеко, ей просто нравится это публичное одиночество, нравится, что никто из прохожих не бросается ее обнимать, никто не заглядывает с сочувственным любопытством в глаза, не восхищается ею.

Ведь восхищение тоже может немножко утомлять. На Флашинг она поворачивает обратно. Ей навстречу идут парень и девушка. Он белый, она чернокожая. Обоим по двадцать с небольшим. Про него она сразу понимает, что это молодой художник, который, как и Тайлер, живет здесь, потому что во всех других местах слишком дорого. На нем неоново-синий костюм, черное пальто и высокие кожаные ботинки. На ней (кто она и чем занимается, определить труднее) узкое белое платье, поверх которого надета короткая кроличья шубка. Они держатся за руки и чему-то смеются. Когда они подходят ближе, Бет видит, что лицо у него тонкое и изнуренное, большие глаза смотрят озадаченно, а нижняя челюсть скошена, ее как бы и нет. Девушка болезненно худая, с маленькой головой, когда она смеется, обнажаются большие квадратные зубы, которые на вид с трудом помещаются во рту. Но для друг друга эти двое красивы. Это вполне могут быть друзья детства, чья дружба переросла в любовь. Они смеются между собой, как заговорщики, связанные тайными узами чувственности, радостью от нарушения запретов.

Встретившись с Бет, они говорят в один голос: – С Новым годом.

– С Новым годом, – отзывается она.

Парень с девушкой идут дальше.

Внезапно у Бет возникает мысль: ради того, чтобы повстречать эту пару, она и вышла из дому. Ей, разумеется, неоткуда знать, какие их одолевают беды и какие несчастья ждут впереди, но это не мешает Бет радоваться мимолетному появлению двух людей, у которых именно в эту минуту все хорошо; у которых есть с кем вместе посмеяться, кого взять за руку; которые могут так беззаботно делиться друг с другом ясностью и простотой юности, любви, этой ночи, которая обещает им бесконечную череду новых ночей, этого мира, чья щедрость превзойдет любые их надежды; мира, одарившего их этой заснеженной улицей и обещанием скорого домашнего тепла, как будто любовь и кров – самые простые и важные вещи на свете.

Бет лишилась ясности и простоты, когда вернулась к жизни.

На нее взвалился груз благодарности. Она такого не ожидала. Теперь ее преследует ощущение, что, получив невероятный дар, она должна найти ему применение. До болезни ей хватало того, что она любит Тайлера, хозяйничает в магазине у Лиз, что-нибудь печет в выходные, занимается сексом, шлет и-мейлы и обыгрывает Баррета в скрэббл (он ни разу не выиграл, ни разу, этот славный выпускник Йеля).

И сейчас нет никакой особой причины, которая обязывала бы ее к чему-то большему, но она стала стыдиться пустоты своих дней и ночей. Она чувствует, что надо что-то делать. Что надо отдавать долги.

Да, но каким образом?

Она не может всю себя посвятить добрым делам. У нее есть работа, им с Тайлером нужны деньги. По субботам она ходит волонтером в больницу, читает книги старым и немощным, эти визиты приносят удовлетворение, но не кажутся достойным ответным приношением.

Очень странное оно, это чувство, что ей чего-то не хватает.

Она никому о нем не рассказывает. И даже себе самой неохотно в нем признается.

Бывают моменты – нечасто, так, временами, – когда ей кажется, будто после возвращения к жизни она оказалась… слегка не на своем месте. Умирать было страшно, но она умирала так долго, что успела обучиться этому делу и неплохо с ним справлялась; в своей неизбежности оно стало для нее неким подобием дома, родины, безвестной, но исполненной доблести страны, древней, крепкой и безмятежной; местом, где тщательно выметенные улицы ведут к площадям с фонтаном посередине, где магазины и кафе содержатся в порядке и чистоте, где равно немыслимы и страх катастроф, и упование на безудержную, преображающую мир радость.

Кто знает, может, и Персефоне случалось летом изнывать от жары, а красоту цветов считать кричащей и безвкусной? Хоть изредка не вспоминала ли она с нежностью Аид, его сумрачную тишину, его прохладную и бесплодную пустоту? Не стремилась ли скрыться в зимнем своем убежище от земного изобилия, от мира, понуждавшего ее к счастью и столь исполненного чудес, что мало кому удавалось уклониться от танца с венками?

Бет подходит к дому. Останавливается, задирает голову. На втором этаже неярко светятся два окна гостиной; Бет видно, что свет идет от трех цветных лампочек – красной, зеленой и синей, – висящих под потолком на тонком зеленом проводе.

Она стоит у подъезда дольше, чем ожидала, ни о чем конкретном не думая, просто глядя на окна дома, в котором живет.

Вечер

Никто не думал, что урну будет так трудно открыть. Она сделана из шлифованного алюминия, формой и размером похожа на литровую банку краски, но в отличие от краски крышку ее нужно откручивать. Никому в голову не пришло заранее, на берегу, попробовать, как это делается.

Тайлер, Баррет и Лиз жмутся тесной кучкой на корме парома, облокотясь о металлическое ограждение цвета дорожно-ремонтных конусов (кричаще оранжевый цвет сигнализирует: