Снежная королева - [43]

Тайлер передает урну Баррету. Баррет развеивает по ветру свое облачко праха и вручает урну Лиз, та делает то же самое. Урна пуста.

Тайлер не ожидал, что прах исчезнет так стремительно и бесследно. Огромная бурлящая акватория выглядела страшнее, чем ему представлялось, больше похожей на черную, испещренную огнями Арктику. Он не ожидал, что все произойдет посреди сверкающей, открытой всем ветрам тундры, в окружении снующих повсюду кораблей. Тайлер думал, что увидит, как прах растворяется в воде. А он вместо этого полностью и без следа растворился во взвихренном воздухе. Вечер продолжается. Они втроем молча стоят у перил, а мимо тем временем проплывает еще один грузовой корабль, на сей раз размером с футбольное поле; его басовитый стон похож на выдох колоссальной валторны.

Они сойдут на берег на Статен-Айленде, потом сядут на тот же паром и вернутся на Манхэттен. Остальные ждут их дома. Остальные – это Пинг, Нина, Фостер и еще с десяток знакомых. Они, как принято в таких случаях, приготовили ужин. И договорились не произносить словосочетания “торжество жизни”.

Казалось бы, Тайлер, Баррет и Лиз должны сейчас обняться или хотя бы положить друг другу руки на плечи. Вместо этого они стоят близко один к другому, но все же выдерживая безопасную дистанцию. Каждый ждет, что кто-то другой вот-вот скажет что-то невыносимое, но никто не знает, что будет в этом заранее пугающем излиянии – скорбь, обвинения… или что-то еще, что-то такое, что все трое могут понять, но назвать никто не может. Всем ясно, что какие-то слова должны быть произнесены, выкрикнуты, выблеваны в черную воду, но и Тайлер, и Баррет, и Лиз – все ждут, что они будут исходить от другого. Всеми овладела необъяснимая сдержанность, ощущение, что любая неосторожность чревата для них полным уничтожением. Но никто даже не заикнется об этом. В тревожном ожидании, надеясь на наступление катарсиса и в той же мере на то, что все в конце концов промолчат, они смотрят на огни Манхэттена, на леденяще-белое сияние паромного причала, на исчезающий вдали перст – Мисс Свободу.

А что теперь делать с пустой урной? Об этом никто из них не подумал.

Ноябрь 2008

Тайлер с Барретом не успели еще вынести все вещи на тротуар, а их уже принялись разбирать. Пожилая пара, воплощенное изящество нищеты – он с лакрично-черными волосами и с шелковым шарфом на шее, она чопорно седая, в старинном жакете “Пьер Карден”, некогда оранжевом, а теперь цвета медицинского пластыря, – уносят два хлипких стула. Они несут стулья сиденьями вперед, словно предлагая усадить любого желающего и отнести куда тот попросит. Вытаскивая громоздкую картонную коробку со старыми DVD, Тайлер встречается с ними взглядом, но в их лицах нет ни тени признательности. Прямо-таки низложенная королевская чета. Да, стулья эти они себе вернули, но вы, молодой человек, и представить себе не можете, сколько всего утрачено безвозвратно.

Едва стулоносные супруги удаляются в направлении Темз-стрит, у вещей, заинтересованные лампой-маяком, притормаживают трое долговязых скейтеров, у всех троих над джинсами виднеется трехдюймовая полоска трусов.

– Там надо провода менять, – говорит им Тайлер, опустив на тротуар коробку с DVD.

– Спасибо, дядь, что сказал, – отзывается один из парней, и они катят дальше, как будто он предупредил их о скрытой опасности.

Баррет появляется из дверей дома, с трудом волоча зеленое дерматиновое кресло. Тайлер торопится ему на помощь. Они устанавливают кресло на тротуар, и Баррет бухается в него.

– Прощай, старичок, – обращается он к креслу. – Удачи тебе в будущих начинаниях.

Баррет поглаживает лоснящийся ядовито-зеленый подлокотник.

– Нельзя же привязываться ко всему подряд.

– Ну, есть люди сентиментальные, есть не очень, – говорит Тайлер.

– Я не сентиментальный, я… сердобольный.

Тайлер закуривает (до того как пойти лечиться от наркомании, он курил от случая к случаю, теперь у него вылетает по пачке в день). Они с Барретом окидывают взглядом тротуар – здесь выставлена вся их квартира. Баррет настоял на диорамном принципе: вот компактно мебель из гостиной, вот кухонный стол и стоявшие вокруг него разнокалиберные шаткие стулья. С усердием выставочного куратора Баррет воссоздал до боли знакомый беспорядок Тайлеровой с Бет спальни, по возможности сгруппировав убогие сокровища на привычных местах вокруг кровати.

Тайлеру странно на все это смотреть. И не потому, что экспозиция развернута на тротуаре, – просто Тайлер прежде не замечал, насколько никчемно и убого их добро. Расставленные в квартире по местам, эти вещи казались ему забавными, ироничными, в меру экстравагантными. Выставленные на публику, они приобретают свойства, на которые и намека не было при частном повседневном употреблении. Посторонние люди рассматривают их, что-то берут, что-то отставляют в сторону. А сверху на все это глядит серое небо, серебрит кастрюли и сковородки, заставляет кухонные стулья отбрасывать бесформенные тени на тротуар. С запада неспешно наплывает громадная свинцовая туча, с ее приближением низкое серое небо начинает грозить дождем. Кухонная утварь теряет свой глянец, а стулья – тени, и все хозяйство заметно скучнеет. Оживить вид предметов на тротуаре так же непросто, как подбодрить шуточками человека, представшего пред судом тысячеглазого божества с зеркальными крыльями.