Снег в июле - [8]

Почему так? Не знаете? Эх, уважаемый, не строитель вы. Если б были прорабом, монтажником или бригадиром да поработали бы в жару, ветер, дождь, в мороз — все бы поняли. Народ у нас подбирается особый: если вы склочник или бузотер какой, вмиг вас стройка выгонит; если трудностей боитесь, сами уйдете. Ну, а если человек вы стоящий, закалит она вас и поймете ее главный закон: «Нужно — значит, должно быть сделано, и никаких антимоний».

Несведущие люди говорят, что грубая она, специальность строительная, что лучше на автозаводе, к примеру, работать. Был я там. Стоят у конвейера девушки и парни, целый день гайки крутят. И крыша над ними от дождя, и стены от ветра, и отопление, и вентиляция, и чего только нет! Художники и психологи — есть и такая специальность — месяцами, да что месяцами, годами думают, в какой цвет стены и потолок раскрасить, чтобы девушкам этим и парням веселее, приятнее, значит, было работать. Смех один! А у нас потолок всех цветов: и голубой, заглядение одно, как глаза у Нины Петровны, и белый, и серый, и черный бывает. Пусть они, психологи, нам цвет неба запроектируют…

Спросил я на конвейере у одного парня, здоровый такой, крепкий:

— Ты что же, милый, целый день так шарики крутишь?

Он удивился:

— Какие шарики?

— Простите, — говорю, — верно, не шарики, а гаечки?

Он вежливо так:

— Да, кручу. Если б вы не экскурсантом были, я бы ответил, как полагается. Но раз к нам в гости пришли, то помолчу для начала. Разве вам экскурсовод не объяснил: для того чтобы мы «шарики», как вы говорите, крутили, семьдесят тысяч рабочих в других цехах на прессах штампуют кабины, варят сталь, на автоматических линиях изготовляют двигатели… Понял ли ты, дубина, то есть, простите, товарищ экскурсант, что это и есть техническая революция: мы шарики крутим, а в конце конвейера готовый автомобиль сходит.

Тут звонок раздался — обеденный перерыв. Пригласил меня парень в столовую. Там тоже конвейер, за двадцать минут пообедали.

— Что сейчас? — спросил я.

— Книжку почитаю, — отвечает парень.

Вернулся в цех, сел за столик и книжку вынул.

У нас на стройке все по-другому. Как говорила Нина Петровна, мы на передовой. А тот, кто на передовой, имеет право требовать… Вот почему бригадир Волошин В. И. и писал мне не слезные просьбы, а по-деловому: «Разбей анкера!» — и все. Вижу, хотите вы спросить, почему тогда ты, товарищ Кусачкин, ушел со стройки? Не спешите, уважаемый, в конце записок все станет ясно.

Провозился я на стройке часика полтора, не меньше. Дело это не простое, с теодолитом работать. Его устанавливать в рабочее положение минут двадцать нужно. Наметил места анкеров, металлические штыри забил. А к последнему штырю записку вязальной проволокой прикрепил такого содержания:

«Бригадиру Волошину В. И.

Согласно Вашей просьбе сделал разбивку. И больше ко мне не приставайте. Потому как сейчас я заказчиком работаю. Не забудь, Василий Иванович, вверху анкера не добетонировать, чтобы игра была.

Бывший прораб Кусачкин».

Приехал к себе на работу с небольшим опозданием. Ну, минут пятнадцать, не больше. Сразу на меня все набросились: мол, Мирон Владимирович уже пять раз меня вызывал. Я к нему, что, думаю, случилось? Мирон Владимирович встретил меня грозно:

— Почему опоздал?

— Виноват, — говорю, — Петр Ива… то есть, простите, Мирон Владимирович (это я Петра Ивановича, своего бывшего прораба, вспомнил, он меня за опоздания жучил), разбивал анкера на своей стройке…

Сколько, вы думаете, уважаемый, Мирон Владимирович говорил? Полчаса, не меньше. Главным образом арифметические действия производил: помножил мои пятнадцать минут на число работающих в стране, разделил на шестьдесят, потом на восемь — получил, значит, количество потерянных человеко-дней. Для точности помножил на 0,88, так как часть людей в отпуске, сбросил процент на больных и все разделил на двенадцать. В общем, получил цифру потерянных годо-человеков. Затем высчитал, сколько требуется затратить на строительство двенадцатиэтажного панельного дома и сколько домов могли бы построить эти самые годо-человеки…

Когда Мирон Владимирович уже собирался предъявить мне обвинение в срыве строительства по меньшей мере пяти домов, к моему счастью, позвонил телефон. Говорил мой бывший начальник СУ Роман Гаврилович. Из разговора я понял, что звонит он уже третий раз, хочет узнать, на какие стройки я сегодня поеду. Мирон Владимирович подвинул ко мне микрофон.

— Слушаю вас, Роман Гаврилович!

— А, это ты, Алешка! Ты почему на работу опаздываешь? Всех учишь, а сам порядок нарушаешь?

— Извините, — отвечаю, — Роман Гаврилович, не подчинен я вам сейчас, поэтому и об опозданиях разговор ни к чему. — Он начал вспоминать всех чертей, и тогда, чтобы успокоить его, я сказал: — Если уж хотите знать, я с шести утра разбивку анкеров производил на вашем объекте номер семнадцать.

— А не врешь? — голос его стал помягче. — Сейчас проверю по диспетчерской… Несколько минут мы с Мироном Владимировичем молчим, он от нетерпения шариковой ручкой по лысине постукивает. Зашел Поляков, что-то хотел сказать, но снова забасил Роман Гаврилович: — Верно!.. Ты, Алешка, всегда выкрутишься (тут он два слова еще добавил. Их, как я думаю, в записки вставлять нельзя). Бригадир подтвердил и просит приехать сегодня вечером проверить, как анкера поставлены… Чего молчишь? Слышишь меня?.. Мирон Владимирович, Кусачкин что, ушел?