Снег в июле - [64]

— Прости, Алексей, но я ничего не понял.

— Не понял, Петр Ива? — покровительственно ухмыльнулся Алешка. — Это бывает. Я тоже, например, не понимал, что говорил Мирон, мой начальник, их тарабарщину с Поляковым, потом начал соображать… Ну, пусть Нина Петровна объяснит, — великодушно предложил Алешка.

Кругликова выпрямилась в кресле, но Алешка не дал ей начать.

— Да, Петр Ива, ты, наверное, не знаешь, я ведь техникум закончил.

— Поздравляю.

— А помнишь, как ты, можно сказать, силком заставлял, а я артачился. Если бы не ты, Петр Ива, так бы неуком и остался. На «отлично» закончил.

— Поздравляю, Алексей.

— Выпускной вечер мы сварганили какой! Нина Петровна была, даже Важин приехал (лицо Петра Ивановича стало суше). Правда, они недолго были. Куда вы потом уехали, Нина Петровна, все собирался вас спросить?

— Я поехала домой. — Кругликова покраснела.

— Предположим, — Алешка насмешливо улыбнулся. — И тебя, Петр Ива, искал, очень хотелось, чтобы ты был на вечере.

Петр Иванович не ответил. Сейчас, после напоминания о Важине, ему стал неприятен этот визит, разглагольствование Алешки и враждебное, как ему казалось, молчание Нины. Не пора ли приступить к делу?

Алешка, очевидно, понял.

— Ты извини, Петр Ива, — Алешка уселся в кресло. — Я вроде много говорю, но очень по тебе соскучился. Думал, что тебе интересно будет узнать о техникуме.

— Интересно, но…

— Разрешите мне? — Кругликова по давнишней привычке чуть приподняла руку. — Не беспокойтесь, Петр Иванович, — почтительное ударение на последнем слоге улетучилось, — я не буду утруждать вас рассказами о себе, приступлю сразу к делу. Вы подписали письмо с просьбой назначить государственную комиссию на корпус номер четырнадцать. Почему вы это сделали? Ведь дом не готов к сдаче, еще месяц нужно работать. — Кругликова говорила резко. Дура она, дура! Еще и волновалась, когда ехала сюда. Остался он таким же сухарем, как два года назад. Алешка перед ним всю душу открывает, а он… Видите ли, не понравилось ему, что за ней заезжал Важин. Ну, заезжал и будет заезжать! И замуж она за Важина пойдет, теперь уже решила твердо.

Петр Иванович молчал.

— Я просила Алешку… Алексея Васильевича как заказчика снять свою подпись с акта рабочей комиссии, но он из уважения к вам, которое осталось от прежних времен, отказался. Вот мы и приехали сюда, чтобы вы, кто первый предложил сдать в эксплуатацию этот дом, отказались от своего предложения. Сейчас вам понятно?.. Мне, по правде говоря, не хотелось сюда ехать, но вот товарищ Северов рекомендовал… Леонид Сергеевич, я ясно все изложила?

— По-моему, ясно. Правда, не совсем точно: первым предложил сдавать дом Важин. Насколько я помню, Петр Иванович возражал, — спокойно ответил Северов.

— Возражал, но все-таки согласился, так было и раньше. — Кругликова вскочила. — Поехали, Алешка! Как и следовало ожидать, ничего тут не получится!

Она быстро шла по длиннющему коридору. «Так вам… Так вам», — громко стучали каблуки. Никогда больше не придет она сюда и вообще не захочет его видеть… Кажется, он что-то сказал ей вслед. Сказал? Глупая, трижды глупая старая дева! Что он мог сказать? Молчал, конечно. Он же трус. Она давно это знает. Важин приказал, и он как маленький согласился, хотя и «возражал». Потому что… по-то-му что Важин настоящий человек, мужчина и все ему подчиняются. В этот момент от негодования она забыла, что только недавно обвиняла Важина и даже заступалась за Петра Ивановича. Как он смел так сухо и холодно отнестись к ним! Молчал — мол, я занят, идите себе поскорее отсюда… Как он смел! Ничего, ничего! Она им всем покажет.

На улице Костя предложил отвезти ее, но она пробежала мимо. Как он смел! Как он смел!.. А чем она может их наказать? Слабая она, винтик! Слезы помимо ее воля застлали глаза, она остановилась… Все, что ее окружало, вдруг начало раскалываться: солнце разделилось на две половины, и они раздвинулись; сейчас по-прежнему жгла только одна, а другая повисла и вот-вот упадет; улица, покрытая серым асфальтом, как пластырем, вдруг встала на дыбы, смешно, право: автомашины ползли по ней вверх как муравьи и не срывались; одно из зданий, что стоит на углу, оно всегда казалось ей таким прочным, рассыпалось на куски… на куски… А она раскована, нет незаконченного дома, который люди-людишки хотят провозгласить готовым к заселению, нет давней муки — любви к Петру Ивановичу, и слова, которое она дала Важину, тоже нет. Холодная чистая пустота в ее душе, она свободна…

— Нина Петровна, — кричал кто-то сзади, — Нина Петровна!

Ее, кажется, зовут? Да какая разница!..

— Нина Петровна, куда вы побежали?! Петр Иванович ведь просил вас остаться. Он вызвал секретаршу и продиктовал письмо. Петр Ива возражает против государственной комиссии. Теперь мы втроем.

Она посмотрела невидящими глазами — Алешка!

— Что ты болтаешь, Алешка? — не веря ему, не веря себе, что она это слышит, проговорила. Нина. — Что ты болтаешь! — Но расколотый мир вдруг начал собираться: половины солнца сошлись вместе, сейчас уже ни одна из них не упадет; улица опустилась, и машины, как обычно, мчатся по ней, а куски здания вот прямо на глазах соединяются — как это странно, что каждый обломок знает свое место! Может быть, жалко, может быть, жалко, что исчез расколотый мир? Нет холодной пустоты, раскованности, все возвращается на свое место: предметы, люди… и ей нужно вернуться на свою стройку.