Снег в июле - [61]

— Здравствуй, Костя!

— Здравствуйте, Павел Николаевич! — Хотя они примерно одного возраста, но так уж принято: водителей легковых машин до пятидесяти лет, а то и больше, по имени называть. Костя не обижается. — Как ваша драма подвигается?

Писарев останавливается:

— Повесть, Костя, а не драма. А откуда ты знаешь?

Костя усмехается, любит удивлять «муравьев».

— Аглая Федоровна печатает, Костя. — Писарев в очередной раз рассказывает, как трудно писать производственную повесть. — Нет там ни злодеев, ни сыщиков, и убийств нет. А заинтересовать читателя нужно. Понимаешь, Костя, в начале повести следует схватить читателя за горло и не выпускать до самого конца.

У Кости другое мнение. Он много читает, уверен: если хорошо написано, то необязательны убийства, но спорить с Писаревым не хочется, поэтому снисходительно советует:

— Понимаю. Только бегите в трест, четыре минуты осталось.

— Бегу! — Писарев мчится вверх по ступенькам.

Костя выходит из машины. Сейчас пижон, наверное, подъедет. Так и есть. Подкатили «Жигули», не спеша выбрался главный инженер треста. Закрывая дверцу ключом, Лисогорский улыбаясь кивнул Косте:

— Возил кого, Костя?

— Возил.

Лисогорский, все так же улыбаясь, ждет. Костя знает, что Лисогорского интересует — возил ли он управляющего, но пусть спросит.

— Кого, Костя?

Вот сейчас можно ответить:

— Управляющего.

— Так!.. Ты, наверное, знаешь, что Петра Ивановича снимают. Завтра ко мне в восемь тридцать, поедем по стройкам.

Этот тоже принадлежит к отряду важиных: ласков со всеми, предупредителен, но своего не упустит. Косте вдруг делается противно:

— У вас же своя есть машина, а управляющий, — Костя подчеркивает это слово, — далеко живет.

Улыбка не сходит с лица Лисогорского, но глаза холоднеют:

— Я свою машину ставлю на профилактику. — Лисогорский делает паузу. — Ну, как знаешь. Может, у тебя вообще нет желания работать в тресте?

Это уже прямая угроза, но Костя не из пугливых, он только широко улыбается. Ему кое-что известно о главном инженере — за это обычно по головке не гладят. Лисогорский отводит глаза.

— Ну ладно, Костя, будем дружить.

Костя пожимает плечами. Лисогорский старательно запирает свою машину, потом легко взбегает по ступенькам.

А управляющий тяжело шел. Костя пробует разобраться. Наверное, ему все же жаль не управляющего, не надо лопоухим быть. Что-то чистое, словно крылом, коснулось его в эти дни, и жизнь, необычная, чудная, увиделась ему. Интересно было критиковать, спорить, сомневаться, но хоть издалека быть приобщенным к этой жизни… Теперь конец! Сядет в машину подобный Важину, и уйдет, завянет все.

Может быть, может быть, и ему чем-то чудны́м заняться? Пойти на стройку, как Волошин, или… в институт поступить — вот бы все удивились! Но Костя снисходительно улыбается. Зачем ему это? У него своя позиция, твердая. И то, что делают сейчас с управляющим, только укрепляет ее.

Северов проснулся в семь. Это по-новому, а вообще в шесть. С трудом поднялся: руки, а особенно ноги, так сразу не действовали, нужно было их разминать… Включил радио. Ах ты черт, снова попал на радиофизкультурника, который таким бодрым голосом, что становится тоскливо, убеждает делать зарядку. И мир изменится: все боли, болезни, дурное настроение — все пройдет… Ерунда это, сущая ерунда! Пятьдесят пять есть пятьдесят пять… Не будет он делать зарядку. Сегодня — это наверняка — нужно в трест пораньше. Он выпил чай, со злорадством приглушил физкультурника и тихонько, чтобы никого не разбудить, вышел.

Было как раз время бегущих людей: мчались служащие, которые жили далеко от контор, учреждений, министерств; мчались рабочие, живущие близко от заводов, фабрик, строек; лихо трусили студенты, у них вообще нельзя было разобрать, когда начинаются занятия. Северов попробовал включиться в бег, но ноги пока еще не приобрели гибкости. Это после, в середине дня, он тоже сможет бежать, а пока с некоторой досадой замечал, что все его обгоняют. Пятьдесят пять!

Он пробовал сосредоточиться на своих делах, но куда там! Все мелькало перед глазами: люди, машины, вагоны метро, снова люди, снова машины.

Конечно, где-то было солнце, мягкое, утреннее, ветерок был, и он, ветерок, ласково заигрывал с машинами, людьми, с деревьями, покорно растущими среди асфальта. Но всего этого никто не замечал, всем командовали часы, стрелки часов.

Так пронесся он всю дорогу, очнулся только у входа в трест. Было такое впечатление, что его прогнали по трубе пневмотранспорта. Уже девять. У трестовской «Волги» какого-то пегого цвета, покручивая в руке цепочку с ключиками, стоял шофер. Северов не любил его: нагловатый парень, и притом всюду сует свой нос.

— Здравствуйте, Леонид Сергеевич, — поклонился шофер, включая Северова в орбиту своих всезнающих глаз.

— Здравствуйте. — Северов ни разу за все время не назвал шофера по имени. Не нравилось ему: человеку уже двадцать пять, взрослый, а его, как мальца, называют Костей.

— Управляющий уже приехал, — сообщил шофер.

Северов остановился.

— Это к чему вы мне говорите? — холодно спросил он. — Замечание?

— Что вы, Леонид Сергеевич! — шофер улыбнулся, — Чтобы я, маленький человечек, секретарю парторганизации замечание делал? А ни-ни!.. Просто думал, что вы захотите поговорить с управляющим…