Снег - [62]

Стол был в ужасном беспорядке. Кто-то стряхнул пепел сигареты на шкурки от мандаринов – наверное, Ипек. То же самое, когда Ка был ребенком, делала молодая дальняя родственница отца, тетя Мюнире, и мать Ка очень ее презирала за это, хотя разговаривала с ней всегда в высшей степени вежливо.

– Объявили, что запрещено выходить на улицу, – сказал Тургут-бей. – Расскажите нам, что случилось в театре.

– Политика меня совершенно не интересует, – проговорил Ка.

Все, и прежде всего Ипек, поняли, что он сказал это совершенно искренне, но он все же почувствовал себя виноватым.

Сейчас ему хотелось долго сидеть здесь, ни о чем не разговаривая, и смотреть на Ипек, но ему было беспокойно из-за воцарившейся в доме атмосферы «ночи после переворота» – не из-за плохих воспоминаний о таких ночах, оставшихся с детских лет, а из-за того, что все у него о чем-то спрашивали. Ханде заснула в углу. Кадифе смотрела телевизор, который не хотел смотреть Ка, а Тургут-бей выглядел встревоженным, но довольным, потому что происходило что-то интересное.

Сев рядом с Ипек, Ка некоторое время держал ее за руку и попросил ее прийти наверх, в его комнату. Как только он почувствовал боль из-за того, что не может сблизиться с ней еще больше, он поднялся к себе. Здесь стоял знакомый запах дерева. Он аккуратно повесил пальто на крючок за дверью. Потом зажег маленькую лампу у изголовья кровати: усталость, словно гул, идущий из-под земли, охватила не только все его тело, веки, но и всю комнату, и весь отель. Поэтому, быстро записывая в свою тетрадь новое стихотворение, он чувствовал, что у этих строчек, у кровати, на краю которой он сидел, у здания отеля, у заснеженного города Карса и у всего мира есть какое-то продолжение.

Он назвал стихотворение «Ночь мятежа». Оно начиналось описанием того, как в детстве, по ночам, во время военного переворота, вся его семья, проснувшись, в пижамах слушала радио и марши, но затем они все вместе шли к праздничному столу. Именно поэтому через какое-то время он поймет, что это стихотворение родилось не под впечатлением от восстания, которое он сейчас пережил, а из воспоминаний о восстании, и, исходя из этого, он и расположит его на своей снежинке. Важным в стихотворении был вопрос: может ли поэт позволить себе не обращать внимания на происходящее, если в мире правит несчастье? Только поэт, который сумел бы это сделать, жил бы в реальности как в мечте, но это-то и было тем сложным делом, где поэту трудно добиться успеха! Закончив стихотворение, Ка закурил и выглянул из окна на улицу.

20 Да здравствует страна и нация!

Ночь, пока Ка спал, и утро

Ка проспал крепким и ровным сном ровно десять часов и двадцать минут. Во сне он видел, как идет снег. За какое-то время до этого снег вновь пошел на белой улице, которая виднелась в щель приоткрытой занавески; в свете бледного фонаря, освещавшего розовую вывеску «Отель „Кар-палас“», снег выглядел необычайно мягким. Возможно, из-за того, что мягкость этого загадочного, волшебного снега поглощала звуки выстрелов, раздававшиеся на улицах Карса, Ка и смог так спокойно проспать всю ночь.

Между тем общежитие училища имамов-хатибов, к которому подъехали танк и два грузовика, было через две улицы. Столкновение произошло не у главной двери, которая все еще демонстрировала мастерство армянских железных дел мастеров, а у деревянной, которая вела в актовый зал и в спальни последнего курса. Войдя в заснеженный сад, солдаты сначала для острастки выстрелили вверх, в темноту. Самые воинственные из студентов-исламистов пошли на спектакль в Национальный театр и там были арестованы, а в общежитии остались новички или равнодушные к политике. Однако после сцен, увиденных по телевизору, они, воодушевившись, забаррикадировали дверь столами и партами и стали ждать, то и дело выкрикивая: «Аллах акбар!» Несколько сумасшедших студентов додумались кидать в солдат из окон уборной вилки и ножи, которые они стащили в столовой, и играть единственным оказавшимся у них пистолетом, и поэтому в конце этой схватки вновь раздались выстрелы, и один красивый стройный студент упал и умер, получив пулю в лоб. Когда в Управление безопасности, избивая, увозили на автобусах всех вместе: и учеников средних классов в пижамах, большинство которых плакали, и нерешительных, которые приняли участие в этом сопротивлении, лишь бы не сидеть сложа руки, и сражавшихся, у кого лица были все еще в крови, – очень мало кто в городе обратил внимание на происходящее из-за обильного снегопада.

Жители города в большинстве своем не спали, но их внимание было все еще обращено не на окна и улицы, а к телевизору. После того как в прямой трансляции из Национального театра Сунай Заим сказал, что это не спектакль, а переворот, солдаты начали усмирять шумевших в зале, а когда уносили на носилках раненых и трупы, на сцену поднялся заместитель губернатора Умман-бей, хорошо знакомый всему Карсу, и обычным официальным голосом, нервным, но внушающим доверие тоном, несколько скованно, поскольку впервые выступал в прямой трансляции, объявил, что на следующий день до двенадцати часов в Карсе запрещается выходить на улицу. Так как на сцену, которую он приказал освободить, после него никто не поднялся, то в последующие двадцать минут жители Карса видели по телевизору занавес Национального театра. Затем трансляция была прервана, а потом вновь появился все тот же старый занавес. Через некоторое время он начал медленно раздвигаться, и весь «вечер» вновь повторили по телевизору.