Снег - [61]

Все они остановились перед дверью. Начался какой-то спор. По их голосам и тому, что было видно в свете уличного фонаря, Ка понял, что перед дверью стоят З. Демиркол и его спутники.

– Как это у тебя нет ключа! – сказал один. – Разве не ты главный начальник по телефонам? Разве тебя сюда привезли не для того, чтобы ты отрезал телефоны? Как ты мог забыть ключи?

– Городскую телефонную линию можно перерезать не здесь, а на новой станции, которая находится на Вокзальном проспекте, – сказал начальник.

– Это восстание, и мы хотим войти сюда, – сказал З. Демиркол. – А если захотим, пойдем и в другие места. Понятно? Где ключ?

– Сынок, этот снег через два дня прекратится, дороги вновь откроются, и государство призовет всех нас к ответу.

– То государство, которого ты боишься, – это мы и есть, – ответил З. Демиркол, повысив голос. – Откроешь ты или нет?

– Не открою, пока не получу письменного распоряжения!

– Сейчас посмотрим, – сказал З. Демиркол. Он вытащил револьвер и два раза выстрелил в воздух. – Ну-ка, поставьте его к стене, а если будет упорствовать, расстреляем.

Никто не поверил его словам, но все же вооруженные люди З. Демиркола приставили Реджаи-бея к стене Телефонного управления. Они слегка подтолкнули его вправо от окна, оказавшегося у него за спиной, чтобы не разбить стекло при расстреле. Снег в том углу был мягким, и начальник упал. Они извинились и, взяв за руки, подняли его, потом развязали ему галстук и связали руки сзади. Попутно они разговаривали между собой о том, что до утра уберут всех предателей родины в Карсе.

По приказу З. Демиркола они зарядили ружья и выстроились напротив Реджаи-бея, как палачи. В это время издалека послышались звуки выстрелов. (Это был предупредительный залп, который сделали солдаты в саду общежития училища имамов-хатибов.) Все замолчали и стали ждать. Снег, падавший весь день, наконец почти прекратился. Стояла необычайно красивая, волшебная тишина. Через какое-то время кто-то сказал, что у старика (тот вовсе не был стариком) есть право выкурить последнюю сигарету. Они вставили Реджаи-бею в рот сигарету, сверкнули зажигалкой и, заскучав, пока тот курил, начали ломать дверь Телефонного управления прикладами ружей и ногами в солдатских ботинках.

– Жаль государственного имущества, – сказал Реджаи-бей, оставшийся стоять в стороне. – Развяжите меня, я открою.

Они вошли внутрь, а Ка продолжил свой путь. То и дело слышались редкие звуки выстрелов, но он обращал на них внимание не больше, чем на вой собак. Все его внимание было сосредоточено на совершенно неподвижной красоте ночи. На какое-то время он остановился перед старым пустым армянским домом. Затем с почтением поглядел немного на сосульки, свесившиеся с веток похожих на привидения деревьев в саду, и на развалины церкви. В мертвенно-тусклом свете желтых уличных фонарей все выглядело так, будто явилось из печального сна, и Ка охватило чувство вины. В то же время его сердце было полно благодарности к этому безмолвному и забытому краю, где его душа вновь наполнилась стихами.

Поодаль на тротуаре стоял юноша, решивший пойти посмотреть, что происходит; в окне появилась его рассерженная мать, она ругала его и звала домой. Ка прошел между ними. На углу проспекта Фаик-бея он увидел двух мужчин, своих ровесников, поспешно выходивших из лавки сапожника; один был довольно крупным, а второй – хрупким, как подросток. Это были двое влюбленных, которые вот уже двенадцать лет, соврав женам, что идут в чайную, тайно встречались в этой пропахшей клеем лавке; узнав из телевизора, постоянно включенного у соседа наверху, что выходить на улицы запрещено, они забеспокоились. Ка повернул на проспект Фаик-бея и, спустившись на две улицы вниз, заметил танк перед лавкой, рядом с дверью которой он утром видел рыбный прилавок. Танк, как и улица, был словно мертвый и такой неподвижный и стоял в такой волшебной тишине, что Ка сначала решил, что в нем никого нет. Но люк открылся, оттуда показалась голова и сказала ему, чтобы он немедленно возвращался домой. Ка спросил, как пройти к отелю «Кар-палас». Но солдат еще не успел ответить, как Ка заметил напротив темную типографию газеты «Серхат шехир» и понял, как вернуться.

Тепло отеля, свет в вестибюле наполнили его сердце радостью. По лицам постояльцев в пижамах, смотревших телевизор с сигаретами в руках, он понял, что произошло что-то необычное, но его разум свободно и легко скользил надо всем, подобно ребенку, который уходит от разговора, который ему не нравится. В квартиру Тургут-бея он вошел с этим чувством легкости. Все еще были за столом и смотрели телевизор. Завидев Ка, Тургут-бей встал и с упреком в голосе сказал, что они очень беспокоились из-за того, что он опоздал. Он говорил что-то еще, но Ка вдруг встретился взглядом с Ипек.

– Ты очень хорошо прочитал стихотворение, – сказала она. – Я тобой горжусь.

Ка сразу же понял, что это мгновение не сможет забыть до конца своих дней. Он был так счастлив, что из его глаз полились бы слезы, если бы не вопросы других девушек и если бы Тургут-бей не умирал от любопытства.

– Наверное, военные что-то затеяли, – сказал Тургут-бей с грустью человека, не решившего, радоваться ему, надеяться или огорчаться.