Снег - [114]

Беспечный и невинный вид парней немного успокоил Ка, и когда он шел среди медленно падавших снежинок, то спросил себя, не слишком ли он боится, ощутив при этом чувство вины. Где-то в душе мелькнула мысль, что многие злосчастные писатели, получившие пули в грудь и голову, или те, которые вскрывали пришедшую по почте посылку с бомбой, приняв ее за коробку с лукумом, присланную восторженными читателями, попадали в такую же ловушку гордости и смелости и им пришлось попрощаться с этим миром. Например, поэт Нуреттин, преклонявшийся перед Европой и не очень-то интересовавшийся подобными темами: когда его статья, которую он написал много лет назад на тему религии и искусства, наполовину «научная», а больше – полная ерунды, была издана исламистской газетой в искаженном виде и со словами «Он надругался над нашей религией!», то только для того, чтобы не выглядеть трусом, он с жаром стал повторять свои прежние мысли, и это было превращено светской прессой, горячие кемалистские взгляды которой поддерживались военными, в героическую историю с преувеличениями, которые нравились и ему самому; и однажды утром взрывом бомбы, привязанной в полиэтиленовом пакете к переднему колесу его машины, его разорвало на множество маленьких кусочков, так что огромной похоронной процессии пришлось идти за пустым катафалком. Ка знал из маленьких и бесстрастных заметок на последних страницах турецких газет, которые он перелистывал в библиотеке во Франкфурте, что для того, чтобы убить журналистов из маленьких провинциальных городов, бывших левых, которые поддаются на такого рода провокации, боясь, как бы их не сочли трусами, и мечтают, что, может быть, как Салман Рушди, привлекут к себе интерес всего мира, а также врачей-материалистов и убежденных критиков религии, не то что никто не устраивает хитрых ловушек с бомбами, как в больших городах, но обходятся даже и без обычного пистолета: обозленные молодые исламисты или душат таких голыми руками на темной улице, или режут. Пытаясь решить, что он скажет по этому поводу, если будет возможность опубликовать ответ в газете «Серхат шехир», чтобы и пулю не получить, и чувство собственного достоинства спасти («Я атеист, но, конечно же, не поносил пророка?» Или: «Я не верю, но и неуважения к религии не проявляю?»), он услышал за спиной чьи-то увязающие в снегу и приближающиеся шаги и, вздрогнув, обернулся. Это был директор автобусной фирмы, которого он вчера видел в обители шейха Саадеттина. Ка подумал, что этот человек может засвидетельствовать, что он не атеист, и устыдился этой мысли.

Он медленно спустился по проспекту Ататюрка, сильно замедляясь на покрытых льдом углах тротуаров, поражаясь невероятной красоте падавшего крупными хлопьями снега, от которого веяло каким-то уже привычным волшебством. В последующие годы он спросит у себя, почему все время хранит в себе красоту снега в Карсе, виды, которые он наблюдал, когда бродил вниз и вверх по заснеженным тротуарам (пока внизу трое детей толкали санки на горку, в темных витринах фотомастерской «Айдын» отражался зеленый свет единственного в городе светофора), словно печальные открытки, которые невозможно забыть.

В дверях бывшего швейного ателье, которое Сунай превратил в свой штаб, стояли двое солдат-караульных и один военный грузовик. Когда Ка несколько раз повторил укрывавшимся от снега на крыльце солдатам, что хочет увидеть Суная, его попросили отойти, словно бы отталкивая несчастного крестьянина, пришедшего из деревни подать прошение начальнику Генерального штаба. Он хотел увидеться с Сунаем, чтобы попросить его остановить распространение газеты.

Волнение и гнев, которые он испытал потом, стоит оценивать с точки зрения разочарования от неудачи, постигшей этот план. Ему хотелось бегом по снегу вернуться в отель, но он еще не дошел до первого угла, как оказался в кофейне «Бирлик», которая находилась слева. Сев за столик между печкой и зеркалом, он написал стихотворение под названием «Погибнуть от пули».

Ка разместит это стихотворение, главной темой которого, как он напишет, был страх, между осями памяти и воображения на шестиугольной снежинке, и впоследствии смиренно примет предсказанную в нем судьбу.

Написав стихотворение, Ка вышел из кофейни «Бирлик», и, когда вернулся в отель «Кар-палас», было двадцать минут девятого. Он бросился на постель и стал смотреть на большие снежинки, медленно падающие в свете уличных фонарей и розовой буквы «К», и попытался успокоиться, представляя себе, как они будут счастливы с Ипек в Германии. Через десять минут, ощутив нестерпимое желание как можно скорее увидеть ее, он спустился вниз и увидел, что Захиде ставит на середину стола, вокруг которого собралась вся семья вместе с каким-то гостем, кастрюлю с супом, и с радостью заметил, как блестят каштановые волосы Ипек. Когда он садился туда, куда ему указали, рядом с Ипек, он на какой-то момент с гордостью ощутил, что все присутствующие за столом знают об их любви, и тут заметил, что гость, сидевший напротив, – издатель газеты «Серхат шехир» Сердар-бей.

Сердар-бей так по-дружески ему улыбнулся и пожал руку, что Ка даже на мгновение засомневался в том, что он прочитал в газете, лежавшей у него в кармане. Ка протянул миску, чтобы ему налили суп, потом вложил под столом свою руку в руки Ипек, подвинулся к ней, ощутил ее запах и ее присутствие и на ухо прошептал ей, что, к сожалению, ничего не узнал о Ладживерте. Он тут же встретился взглядом с Кадифе, сидевшей рядом с Сердар-беем, и понял, что Ипек за это мгновение уже сообщила ей об этом. Кадифе была полна гнева и возмущения, но все же смогла выслушать жалобы Тургут-бея по поводу собрания, проведенного в отеле «Азия»: он сказал, что все это собрание было провокацией и что полиция, конечно же, в курсе.