Снег на кедрах - [128]

Исмаил положил письмо обратно в коробку и спустился вниз. Мать спала, чуть слышно похрапывая — из горла доносилось какое-то клокотание. В отсвете лампы, горевшей в коридоре, мать казалась очень старой; она лежала на подушке щекой, ночной колпак съехал ей прямо на лоб. Лицо матери выглядело картой морщин, и, глядя на них, Исмаил почувствовал, до чего же будет тосковать, когда матери не станет. Неважно, сходятся они в вопросах веры или нет. Важно только то, что она его мать и не отказалась от своего сына, а по-прежнему любит его. Исмаил подумал, что все это время приезжал к ней не только из чувства сыновнего долга, но и по зову собственного сердца. Сколько же лет он пытался уверить себя в обратном! Воображая, будто ее смерть — а ведь однажды мать уйдет, оставит его одного в этом мире, — не причинит ему больших страданий.

Исмаил надел пальто и вышел на улицу, зашагав под россыпью звезд. Ноги сами повели его к зарослям кедров; очутившись под шатром веток, он вдохнул прежний, знакомый из детства аромат и свежесть недавно выпавшего снега. Здесь, под деревьями, он был чистым и нетронутым. Снег лежал на ветках кедров, а выше виднелось декабрьское, без единого облачка небо с ледяными точками звезд. Исмаил шагал привычной дорогой, туда, где тропинка выходила на пляж, где летом цвела стена жимолости, сплетаясь с морошкой и диким шиповником; потом срезал путь по лощине с укрытыми снегом папоротниками и оказался перед тем самым дуплистым кедром.

Исмаил залез ненадолго внутрь, поплотнее запахнув пальто. Он прислушался к окружающему миру, приглушенному снегом; не было слышно ни единого звука. Вокруг стояла звенящая тишина, и он вдруг понял, что это больше не его место, он больше не помещается в дупле. Дерево должны найти другие, гораздо моложе его, и сделать местом своих тайных свиданий. Так же, как когда-то сделали они с Хацуэ. Может, от них оно отведет беду, спасет от того, что он, Исмаил, теперь видел совершенно отчетливо: в мире безмолвно, холодно и пусто, и в этом его невероятная красота.

Он вылез из дупла, зашагал по лесу и вышел на клубничные поля семьи Имада. Идти между рядов было легко, он шел, а снег искрился в отсветах луны. Наконец он взошел на крыльцо, зашел в гостиную, где ни разу не был, и сел с Хацуэ, ее матерью и отцом. Хацуэ сидела рядом, совсем рядом, в ночной рубашке и накинутом поверх старом халате отца, ее волосы струились волнами по спине и доходили до поясницы. Он сунул руку в карман и достал листки с маяка. А потом прочитал им скоропись и объяснил, почему пришел в половине одиннадцатого, зачем хочет поговорить с Хацуэ, когда прошло столько лет.

Глава 32

Позвонить судье Филдингу не было никакой возможности — телефоны молчали по всему Южному пляжу. Поэтому они вчетвером, сидя с чашками зеленого чаю в руках, тихо разговаривали под треск и гудение пузатой печки в углу. Говорили о процессе над Кабуо, единственной существующей для них теме вот уже столько дней. Было поздно, в комнате разливалось тепло, а за окном все замерзло, омытое лунным светом. Исмаил, раньше писавший о судебных процессах в Сиэтле, утешил Хацуэ и ее родителей, заверив их, что с такими записями судья Филдинг объявит пересмотр дела.

Хацуэ вспомнила, что шериф, давая показания, упомянул опрокинутую кружку на полу рубки. Это значит, сказала Хацуэ, что шхуну Карла Хайнэ качнуло волной от грузового корабля. А раз Карл так и не поднял кружку, то эта же волна сбросила и его самого. Значит, суд над Кабуо должен быть прекращен.

Мать заметила дочери, что сам по себе разлитый кофе еще ничего не доказывает. Отец согласился с ней, прибавив, что кроме разлитого кофе должно быть что-то еще. Кабуо предъявлено слишком серьезное обвинение; чтобы избежать тюрьмы, понадобится нечто гораздо более существенное, чем опрокинутая кружка.

Фудзико осторожно подлила Исмаилу чай и спросила, как поживает его мать. Фудзико сказала, что всегда была высокого мнения о всей их семье. И похвалила газету Исмаила. Сходив за тарелкой с печеньем, она предложила ему взять хотя бы одно. Потом захныкал ребенок Хацуэ — до них отчетливо донесся его плач — и Фудзико ушла.

В полночь Исмаил засобирался; он пожал руку Хисао, сказал спасибо за чай и попросил поблагодарить ушедшую Фудзико. Хацуэ проводила его до крыльца; она стояла в сапогах, в старом отцовском халате, засунув руки глубоко в карманы. Изо рта ее вырывались клубы пара, заслоняя лицо.

— Исмаил, — сказала она, — я так благодарна тебе!

— Знаешь, — ответил он ей, — когда ты состаришься и станешь вспоминать прошлое, вспомни обо мне, хотя бы ненадолго. Я…

— Да, — ответила Хацуэ. — Я вспомню.

Она подошла к нему ближе и, не вынимая рук из карманов, поцеловала, едва коснувшись щеки.

— Найди себе девушку, Исмаил, и женись на ней, — сказала она ему. — Заведи детей. Живи.

Утром, без десяти семь, мать разбудила Исмаила, сказав, что в кухне его дожидается жена подсудимого. Исмаил встал, плеснул в лицо холодной водой, оделся и почистил зубы. Когда он спустился, мать стояла у плиты, а Хацуэ сидела за столом, отпивая кофе. Он увидел ее и тут же вспомнил тот легкий поцелуй.