Сначала я был маленьким - [35]

Далее ведь надо было ехать домой! А на чем? Трамваи не ходили, мосты разведены! Папа, придерживая брюки, шел пешком, а на каком-то перекрестке увидел трамвайную платформу, груженную углем, и без помощи рук (они же заняты брюками!) он лег животом на эту платформу, которая перевезла его через Троицкий мост до Марсова поля, а уж от него домой - рукой подать.

Много лет эту историю рассказывали и Толубеев, и Соловьев-Седой. А я вспоминаю об этом и тогда, когда, перебирая папин архив, натыкаюсь на записку гениального композитора Василия Павловича Соловьева-Седого: "Дорогой тезка! Ты так часто шептал мне на ушко всякие гадости, что я прошу тебя сделать это громко, со сцены Большого зала филармонии, где меня будут чихвостить по поводу моего 60-летия. А потом перейдем напротив, в "Европейскую", и выпьем по стакану кефира. Твой Вас. С.-С.".

* * *

Несмотря на трудности, моральный гнет (а он, как я теперь понимаю, все же был!), родители жили весело. Уныния не было никогда. А главное - в нашем доме всегда было интересно. Мы, дети, всегда были в курсе родительских дел. Много лет спустя, уже после смерти родителей, мне свои ощущения от общения с нашей семьей пытались передать люди, знавшие меня маленьким ребенком.

С благоговением и благодарностью говорил о родителях превосходный актер Московского театра имени Моссовета, к сожалению, ныне уже покойный, Миша Львов. Я решил все-таки поместить его воспоминания, написанные сразу после смерти Василия Васильевича.

Михаил Львович Львов

Меркурьев в моей судьбе

Как легко мы приписываем успех самим себе, а за неудачи возлагаем ответственность на наставников. Так, конечно, было и с учениками В. В. Меркурьева. Наш первый послевоенный курс был как будто постарше - основу его составляли участники новосибирской самодеятельности, которых Василий Васильевич и Ирина Всеволодовна привезли с собой в Ленинград и осенью 1945 года взяли в институт, прямо на второй год обучения. Большой и дружной семьей мы кончили учение в 1948 году. Но все равно только спустя много лет я стал понимать, как мало мы умели брать от своих учителей, как расточительны были. А Василий Васильевич всегда был бережен и внимателен к своим ученикам, их удачи и неудачи воспринимал как глубоко личные.

В спектакле "Последняя жертва" Театра имени Моссовета я играл Лавра Мироныча. Меркурьев к тому времени сам сыграл Прибыткова и приехал посмотреть московскую постановку. По окончании спектакля он встал в зале во весь свой огромный рост и бурно мне аплодировал. Когда в 1978 году я получил премию за исполнение роли Филиппа II в "Доне Карлосе", Меркурьев, уже тяжело больной, не забыл меня поздравить. А мы в свое время так жестоко и несправедливо судили его за то, что распался созданный из нашего курса театр в Выборге.

Мне кажется, что Василию Васильевичу и Ирине Всеволодовне я обязан всем, что есть во мне хорошего. В первую очередь нас воспитывала сама личность Меркурьева. Не попасть под его влияние было невозможно - он притягивал окружающих какой-то магнетической силой. Вероятно, прежде всего тем, что он был Человеком. Он жил и творил в соответствии со своим естеством. Любил - так любил, враждовал - так враждовал. За все, за что бы ни брался, брался со страстью, с азартом. Его жизнелюбие, его активность захватывали и увлекали.

Все существо его было органичным. Его широкая натура притягивала и покоряла. В одном из писем Василия Васильевича к Ирине Всеволодовне, которое она приводит в своих воспоминаниях, я прочел, как польстило Василию Васильевичу, что его сравнили с Ф. И. Ша ляпиным. Но это сравнение так естественно, напрашивается само собой, И для меня огромные, монолитные фигуры Меркурьева и Шаляпина стоят рядом. "Как это люди спокойно живут?" часто спрашивал Василий Васильевич. И когда ему отвечали, что ведь и он мог бы жить так, он задумчиво произносил: "Я просто не умею".

Василий Васильевич и Ирина Всеволодовна прекрасно дополняли друг друга. Если он был душой курса, то она была его мозгом. Ирина Всеволодовна - режиссер крупный, талантливый, с судьбой нереализованной. Она все отдавала своим ученикам. Сам Василий Васильевич рассказывал мало, но стоило ему показать что-либо, сразу становилось ясно, как это было нужно сыграть. Его необузданная фантазия подсказывала бесконечные варианты решений, оттенков, поворотов в характеристике персонажей. Когда репетировали выпускной спектакль "Правда - хорошо, а счастье лучше" А. Н. Островского, сколько он предлагал тогда различных решений сцены Поликсены и Платона. Ирина Всеволодовна придавала этому "теорию", основу. По молодости нам это казалось не столь уж важным, насущным. Лишь потом, перечитывая записи ее бесед на занятиях, я понял, как это важно. Порой Василий Васильевич даже сердился на ее теоретические "подсказки", но она умело настаивала.

Многое всплывает порой неожиданно. В выпускном спектакле "Правда хорошо, а счастье лучше" я играл Барабошева. Играю его и в новой постановке С. Ю. Юр ского (1982). Конечно, спектакли различны. Но мой современный Барабошев безусловно, связан своими корнями с тем, давним его предшественником. То, что я делал раньше интуитивно и эскизно, теперь у меня осознанно и прорисовано.