Смотрю на мир глазами волка - [6]

— Прошу с нами, молодые люди, — повернулся ко мне незнакомец. — Сегодня мне весело и у всех должно быть хорошее настроение. Такой мой принцип.

Наша группа миновала первый зал и отыскала незанятый столик. Когда все уселись, я смог более внимательно рассмотреть эту троицу. У тридцатипятилетнего были тонкие губы и серые глаза с прищуром под мохнатыми рыжими бровями. Двое его спутников примерно моих лет имели на удивление непримечательные лица. У одного были светлые, почти белые, волосы, а у другого — черные, воронова крыла.

— Давайте знакомиться, — предложил мужчина с цветным галстуком. — Имею честь представиться — Альберт Иванович, преподаватель. А это мои лучшие студенты. Морозов и Воронов. Сегодня они успешно сдали труднейший экзамен и мы решили это событие скромно отметить.

— Евгений.

— Елена.

— Вы из породы грызунов, обгладывающих гранит науки? Студенты? — неуклюже попытался сострить Альберт Иванович.

— Не угадали. Я инструктор по автоделу — ваш коллега в некотором смысле. А Лена специалист по конфетам.

К нам подошла официантка.

— Восемьсот грамм коньяка пятизвездочного, бутылку «Гроно» и пять порций поджарки. Фруктов каких-нибудь, — заказал преподаватель. — Надеюсь, Евгений, вы не сердитесь, что я распоряжаюсь? Вот и чудненько.

В зале был приглушен свет, музыканты не слишком насиловали барабанные перепонки посетителей — играли ненавязчиво и негромко. Заказ не заставил себя ждать, и настроение за столиком быстро поднималось. В отличие от своих подопечных, Альберт Иванович выделялся многословием и излишней игривостью в тостах.

— Поднимаю бокал за прекрасных женщин! — уже с раскрасневшимся от алкоголя лицом провозгласил он, плотоядным взглядом раздевая Лену. — Женщины — это цветы. Цветы наиболее прелестны, когда распущены. Так выпьем за распущенных женщин!

Студенты довольно загоготали и, перегнувшись через столик, чокнулись с покрасневшей Леной.

— Давай уйдем, — сказала она, почти умоляюще взглянув на меня. — Уже поздно. Ты говорил, только на минуту зайдем.

— Извините, но вынуждены вас покинуть. Дела. Рады были знакомству.

— Ну да, конечно. Время — деньги, — растянул губы в благодушной улыбке Альберт Иванович. — Вот, возьмите, Евгений, мою визитку. Коли появится желание научиться жить — милости прошу. Это не банальная учтивость, а искреннее стремление помочь ближнему…

Уходя, мы услышали за спиной уже не сдерживаемый хохот подвыпивших студентов.

Вечерний свежак выветрил небольшую дозу хмеля, и настроение у меня стало легкое и одновременно почему-то грустное. Наверное, из-за того, что все неповторимо. Этот вечер с ласковым шепотом тополей по краям тротуара, это темное небо в далеких прозрачных облаках, и желанная девчонка, что идет со мной под руку о чем-то задумавшись…

— Мне пора, — тихо сказала Лена, отводя взгляд.

— Провожу. А что, у тебя предки из породы Церберов? — Я остановился и поправил ей челку, упавшую на глаза.

— Я живу одна. А провожать не надо — мы пришли. Вот эта пятиэтажка.

— Страшная жажда что-то появилась. Не угостишь глотком воды?

— Нет, — она лукаво погрозила пальчиком. — Знаю я эту воду: дайте попить, а то так есть хочется, что даже переночевать негде…

— Хитрить с тобой бесполезно. Ну, подари поцелуй на прощание.

Через минуту Лена мягко отстранилась и как-то странно посмотрела на меня затуманившимися глазами.

— Ладно. Пойдем, Женик…

Утром проснулся поздно. Солнце слепящими трассерами било через легкие тюлевые занавески окна, осердясь на людей, которые могут спать в столь чудесное утро.

Лена уже не спала. Я заподозрил, что проснулся не от буйства светила, а от ее нежно-внимательного взгляда.

— Давненько бодрствуешь? — устроился на постели в полусидячем положении, по-восточному скрестив ноги.

— Что ты должен сейчас обо мне думать! — Лена грустно и как-то виновато посмотрела в мои глаза. — Ну и думай!..

— Что ты, глупышка! Ты очень, очень славная. Иди ко мне…

…Железная дверь на мгновение открылась, впустив в камеру высокого парня лет двадцати семи с голубыми водянистыми глазами.

— Привет братве, каждый рубль в чужом кармане считающей личным оскорблением! — Он швырнул кожаную кепку в угол и подошел к бачку напиться.

— Полегче, Штабной! — Церковник сел, прислонясь к стене. — И спрашивай разрешения, когда пользуешься общей кружкой!

Под взглядом его холодных серых глаз вновь прибывший как-то весь слинял и даже будто уменьшился в росте.

— Церковник?! Выхватили?

— Как видишь. Не покатило, фарт пропал.

— Зря масть поменял. Освобождал бы церквушки от серебряной и рыжей посуды, икон, как раньше. А то разбой — это ж пятнашка голимая.

— Не каркай! Лучше молись, чтоб я в тюрьме не сказал братве, что ты завхозом в лагере был. Враз ведь переделают Штабного в Голубого, — Церковник, оскалив прокуренные гнилые зубы, загоготал. — Сейчас-то опять по сто сорок четвертой отработался?

— Да. Квартирная кража с применением технических средств. Но прицепом. Основная сто вторая с пунктами «а» и «г». Хозяин квартиры неожиданно вернулся…

— Ну, с «а» все ясно — умышленное убийство из корысти, а как «г» — с особой жестокостью — ты зацепил? — удивился Церковник.