Смотритель - [3]

Пес прыгнул в машину так, будто делал это всю жизнь.

Мимо, слепя непривыкшие к такой скорости глаза, помчался сухостой на бесконечных истощенных болотах, клонившийся в разные стороны, как палочки в тетрадях первоклассника. Потом болота сменились мертвыми неоновыми огнями пригородов – странной местности, не принадлежащей ни городу, ни природе и потому неприятной и ущербной. Город же тщетно старался перебить своими рекламами душную пелену белой ночи, отчего казался измотанным и старым. Рыжие глаза с холодным любопытством смотрели вокруг, и только на самом дне их вспыхивала невольная усмешка.

* * *

Пустая квартира с намеренно обнаженными сетями труб и прочих коммуникаций, пахла дорогим парфюмом, пролитым кофе и пылью. Мужчина устало опустился в просторное кресло и, поставив пса между расставленными коленями, положил легкую руку ему на голову.

– Ну, что, познакомимся, наконец, по-настоящему? Меня зовут Павлов. – Он усмехнулся. – Да, просто Павлов. На работу я хожу редко, так что тебе будет со мной хорошо. Гулять будем, ездить везде, к яхте тебя приучу. Любишь яхты, аристократ? Должен ведь любить, а? – Пес несильно стукнул хвостом о ногу в заляпанных дорожной грязью джинсах. – Ну, я так и знал. А требований, в общем, у меня немного: не гадить, не грызть, не убегать, ну и… любить, что ли. – После этого немного мужчина помолчал, глядя в мудрые глаза пса, и, наконец, продолжил: – А теперь ваша очередь представляться, сэр. Наверняка у тебя было какое-нибудь гордое имя, вроде лорда Байрона, а? Байрон! – позвал он, но пес никак не отреагировал. – Бреммель! Атос! Кардинал! Патрокл!.. Август, Цезарь, Дож, Карл, Роланд… – Но вот поток благозвучных имен иссяк, и Павлов задумчиво погладил лобастую голову. – Ну и что с тобой делать? А, погоди-погоди, надо бы все-таки проверить… – Он бросился разгребать стопки стоявших на полу книг, запорхавших вокруг тяжеловесными бабочками. – Не то, не то, где же этот проклятый альбом?! Да и хрен с ним, – внезапно сдался он. – И без него ясно, что будешь ты Сирин, птичка страдающих душ.[8] Впрочем, ты-то на страдание не очень тянешь, скорее, наоборот. Но, думаю, старик Набоков не обидится.[9] Правда, здорово? Павлов и Сирин. Хм, прямо Денисов и Николаев[10] какие-то… Но мы-то получше с тобой будем, правда? Мой пофигизм, твой аристократизм – и все козыри у нас на руках. Проживем, дружище, еще как проживем…

Спустя час новоявленный Сирин уже спал на широкой водяной кровати новоявленного хозяина, заняв добрую ее половину.

* * *

Но странный этот сон во сне, а вместе с ним и сон реальный были нарушены ревом затормозившего на тракте «Икаруса» и черным облаком гари, дошедшим даже до откоса реки. Бледное солнце дрожало на белесом небе, неспособное своим теплом и светом разогнать не только туман, но даже комаров. Пес клацнул зубами, пытаясь помочь светилу уничтожить хотя бы одного, и уверенно потрусил к шоссе.

На обочине, в тени холма, который от стоявшего на нем белоколонного дома казался еще выше, появилась высокая худая женщина. Она вздрагивала всем телом, словно ей было холодно именно от этой нависшей тени. Руку ей оттягивала тяжелая сумка, на сухих ногах виднелись сандалии наподобие римских, а выражение лица казалось гордым и одновременно обиженным. Она остановилась, нервно переминалась с ноги на ногу, начинала поднимать свободную руку, но тут же безнадежно и устало бросала ее вдоль узкого бедра по шевелящейся от речного ветра бирюзовой юбке. Пес долго смотрел на нее, потом тяжело вздохнул всем телом, как умеют только большие собаки, и подошел сзади, так что невесомая бирюза на мгновение накрыла ему глаза.

– О, господи! – ахнула женщина голосом неожиданно грудным и низким для ее, казалось, почти бесплотного тела. – Разве так можно, дурачок? Ну, чего тебе, чего? – Она смело протянула руку к черному носу. – А тощий какой! До чего, сволочи, довели собаку! – Она присела перед псом на корточки и запустила пальцы в шерсть на шее.

Пес стоял неподвижно и как-то обреченно, но неожиданно рядом с ними возник, будто ниоткуда, невысокий лысоватый старичок с русским носиком-луковкой. Пес вздрогнул, а старичок внимательно посмотрел на женщину с собакой и как-то укоризненно покачал головой.

– Ох, нехорошо, нехорошо. Ни к чему все это. – Он вскинул голову к хилому солнцу, почти севшему на портик дома на холме. – Да и время неподходящее. Нынче у нас июнь, значит, июль, август, сентябрь, октябрь… да нет. Пожалуй, только сентябрь и остается. Негусто. – Он еще немного подумал, вздохнул, но потом совершенно спокойно поднес к своему курносому носику руку с часами. – Однако, чего там… Вон уж и первый автобус приехал. – И старик, проворно перебирая ногами, поспешил на верхушку холма. Посередине пути он вдруг обернулся и хитро погрозил пальцем куда-то вдаль.

– Нет чтоб помочь, – вздохнула женщина, но невольно посмотрела в сторону дома. Теперь его было почти не видно от слепившего глаза света, но пес точно так же отчетливо, как и детали домиков на противоположной стороне тракта, видел развевающиеся синие ленты шляпы, небрежно брошенной на подоконник второго этажа, слышал шорох туго накачанных велосипедных шин по гравию и ломающийся капризный мальчишеский голос. Он знал, что и это мираж, и стоит только немного приблизиться, как все исчезнет, но перебежать сейчас на другую сторону шоссе было невозможно: легкие пальцы все еще лежали у него на холке. Он посмотрел женщине прямо в лицо и завыл, заскулил раздирающим душу обиженным воем.