Смотритель - [18]

— А теперь подумайте, — продолжал он, — хуже ли вам живётся, чем хотел Джон Хайрем? У вас есть кров, пища, покой и ещё многое в придачу. Вы едите в два раза лучше, спите в два раза мягче, чем до того, как вам посчастливилось сюда попасть, у вас в кармане вдесятеро больше денег, чем вы зарабатывали в прежние дни. А теперь вы пишете епископу петицию и требуете по сто фунтов в год! Я скажу вам, друзья мои: вас одурачили мерзавцы, действующие в собственных корыстных целях. Вы не получите и ста пенсов в год к тому, что получаете сейчас, а вполне возможно, станете получать меньше. Вполне возможно, что его преосвященство или смотритель внесут изменения.

— Нет, нет, нет, — перебил смотритель, с неописуемой тоской слушавший тираду своего зятя, — нет-нет, друзья мои. Пока мы с вами живём вместе, я не хочу ничего менять, по крайней мере, в худшую для вас сторону.

— Благослови вас Бог, мистер Хардинг, — сказал Банс.

— Благослови вас Бог, мистер Хардинг. Благослови вас Бог, сэр. Мы знаем, что вы всегда были нашим другом, — подхватили другие пансионеры — если не все, то почти все.

Архидьякон ещё не закончил речь, но не мог без ущерба для достоинства продолжать её после этого всплеска чувств, так что повернулся и пошёл в сторону сада, смотритель — за ним.

— Что ж, — сказал доктор Грантли, оказавшись в прохладной тени деревьев, — думаю, я говорил вполне ясно.

И он утёр пот со лба, потому что ораторствовать на солнцепёке в чёрном суконном костюме — работа нелёгкая.

— Да, вполне, — ответил смотритель без всякого одобрения.

— А это главное, — продолжал его собеседник, явно очень довольный собой, — это главное. С такими людьми надо говорить просто и ясно, иначе не поймут. Думаю, они меня поняли. Поняли, что я хотел им сказать.

Смотритель согласился. Он тоже считал, что пансионеры вполне поняли архидьякона.

— Они знают, чего от нас ждать, знают, что мы будем пресекать всякую строптивость, знают, что мы их не боимся. А теперь я загляну к Чодвику, расскажу ему, что сделал, потом зайду во дворец и отвечу на их петицию.

Смотрителя переполняли чувства, переполняли настолько, что готовы были вырваться наружу. Случись это — позволь он себе высказать вслух бурлящие внутри мысли, — архидьякон бы очень удивился суровой отповеди. Однако другие чувства заставляли мистера Хардинга молчать. Он всё ещё боялся выразить несогласие с зятем — он всеми силами избегал даже видимости разлада с другим священнослужителем и мучительно страшился открытой ссоры с кем бы то ни было даже по малейшему поводу. Его жизнь до сих пор была тиха и безмятежна. Прежние мелкие трудности требовали лишь пассивной стойкости, а нынешний достаток ни разу не вынуждал к какому-либо деятельному противостояние, ни разу не становился причиной тягостных разногласий. Он отдал бы почти всё — куда больше, чем по совести считал себя обязанным отдать, — чтобы отвратить надвигающуюся бурю. Горько было думать, что приятное течение его жизни потревожат и возмутят грубые руки, что его тихие тропки превратятся в поле сражения, что скромный уголок мира, дарованный ему Провидением, осквернят, не оставив там ничего доброго.

Он не мог бы откупиться деньгами, потому что их у него не было: добрый смотритель так и не научился складывать гинею к гинее. Однако с какой готовностью, с какой глупой лёгкостью, с какой радостью отдал бы он половину всех будущих доходов, если бы от этого тихонько рассеялись собравшиеся над ним тучи; если бы это примирило реформатора и консерватора, возможного завтрашнего зятя, Болда, и реального сегодняшнего зятя, архидьякона.

На подобные компромиссы мистер Хардинг пошёл бы не для того, чтобы спасти хоть сколько-то, — он по-прежнему почти не сомневался, что ему оставят его нынешнее тёплое местечко до конца жизни, если он сам так решит. Нет, он руководствовался бы единственно любовью к тишине и страхом перед публичным обсуждением своей особы. Смотритель был жалостлив — чужие страдания ранили его душу, — но никого он так не жалел, как старого лорда, чьё сказочное богатство, полученное от церковного бенефиция, навлекло на несчастного такое бесчестье, такое общественное порицание; дряхлого восьмидесятилетнего Крёза, которому не дали умереть в мире и против которого ополчился весь свет.

Неужто и ему суждена похожая участь? Неужто газетчики поставят его к позорному столбу как человека, который жирует на деньги бедняков, на средства, оставленные благотворителем для поддержания старых и немощных? Неужто его имя станет синонимом гнёта, неужто он превратится в пример алчности англиканского духовенства? Скажут ли, что он ограбил стариков, которых так искренне любил всем сердцем? Час за часом мистер Хардинг расхаживал под величавыми липами, погружённый в свои печальные мысли, и почти окончательно утвердился в решении предпринять какой-нибудь значительный шаг, который убережёт его от столь ужасной судьбы.

Тем временем архидьякон в прекрасном расположении духа продолжил утренние труды. Он перемолвился словом-другим с мистером Чодвиком, затем, обнаружив, как и ожидал, что петиция лежит в отцовской библиотеке, написал короткий ответ, в котором сообщал пансионерам, что у них нет никаких оснований жаловаться на ущемление прав, а напротив, есть все основания благодарить за оказанные им милости; затем, проследив, чтобы отец подписал письмо, сел в экипаж и отправился домой к миссис Грантли, в Пламстед.