Смотри: прилетели ласточки - [86]

Мало-помалу потянулись к Косте мужики. У него и дома было тепло: дров он заготовил в достатке, бабка кочегарила исправно. Разговоры вели исключительно праздные, про Катерину даже не заикались. Костя водки по-прежнему не пил, как отрезало в одночасье, ну а если мужики пропустят стаканчик-другой – что ж, это их дело.

Как-то завалился на огонек дядя Вася. Поначалу тоже тары-бары, а потом осторожно достал он из кармана мятую бумажку и на коленке разгладил:

– Вот, я тут на днях в журнальчике одном прочел: «Против всякого злого заклятия есть заклятие доброе, но следует соблюсти весь ритуал противозла, дабы оно не возвратилось, найдя малую лазейку в стене благодати, воздвигнутой тобой». О как! Святой Игнатий в свое время сказал.

Помолчав, Костя немного нервно сказал:

– Я, дядя Вася, теперь одно дело знаю: железо ковать. День прошел, и ладно. Все к смерти ближе.

– Ну-у, так-то уж зачем? Ты парень еще совсем молодой.

– Молодой, а жить совсем неохота.

Опять помолчав, он все же добавил:

– Я только все думаю, зачем это случилось со мной.

– А вот это как раз не нашего ума дело. Таков, значится, был замысел Божий, когда он нас, нелепых, творил.

– Если б он людей из железа ковал и в огне закалял, прежде чем на землю спустить… Е-мое! Мы ж из мягкого теста! На, потрогай, – он сунул дяде Васе кулак под нос. – Думаешь, железный, литой?

– Да убери ты лапищу свою, тьфу! Я же с философией к тебе, а ты – кулак в морду.

– Знаешь, дядя Вася, разводи ты свою философию на комбинате в мужском сортире. Вот уж где благодать! А я уж как-нибудь сам с собой разберусь.

Дядя Вася тихо ретировался, но бумажку на всякий случай на столе оставил. Не напрасно же старался, переписывал.

В самую глухую пору, когда наконец намело сугробов и поселок обрядился в чистый саван, Костю частенько посещали мыслишки, а ну как Катерина жива, что тогда? В одиночку зимует в лесу? Или в стае? Волки носят ей мясо? А может, она живет среди людей под чужим именем? Или даже и под своим: вышла лесом в Калевалу или еще куда. Мало ли нынче людей болтучих?! Но чаще думалось Косте, что ее больше нет на свете. Вот и милиция не находила концов.

Только однажды, выйдя рано по утру на крыльцо, увидал Костя, что подступы к дому изрисованы сплошняком цепочкой волчьих следов. От этого зрелища зашлось Костино сердце, и пустился он тут же по следам, подчистую все вокруг истоптал, да так и не понял, куда делся волчара: сами на себе замкнулись следы, без разрыва.

После этого случая Костя неделю смущенный ходил, содрогаясь от всякого странного звука. Однако вскоре зыбучую надежду запорошило снегом, и дальше любое душевное поползновение тонуло в черной непроглядной зиме, подсвеченной только колдовской луной да жидкими всплесками дневного света.

16

Но все же потихоньку, убывая изо дня в день, миновала и эта зима. Вечерами падал синий момент прежде сумерек, когда воздух густел, но контуры предметов еще не были размыты.

В марте, под конец дня, когда рабочие шли со смены домой, а Костя, по обыкновению, задержался в кузнице, случился некоторый особый миг, странная духота упала, будто перед грозой, и электричества в воздухе скопилось в избытке. Бабка как раз суетилась во дворе, набирая в корзину дровишек. И вот, когда корзина уже была полной и заторопилась бабка к крыльцу, смутная тревога заставила ее оглядеться. Сослепу, против вечернего солнца она не сразу и поняла, кто это стоит во дворе возле самого забора, как бы в нерешительности или смущении.

– Мань, ты, че ли? – окликнула бабка, подумав, что это соседка пришла по какой нужде.

Однако темная фигура не отвечала, а только слегка покачивалась, с трудом удерживаясь на ногах. Заподозрив неладное, бабка все же приблизилась. Там у забора, стояла женщина – простоволосая, в лохмотьях, как нищенка… Но что-то очень знакомое угадывалось в ней.

– Ступай откудова пришла! – грубовато крикнула бабка. – Сами не ровен час побираться пойдем…

Женщина не уходила, и бабка топталась на месте, не зная, как поступить. Все же живая душа помощи просит. К тому же просекла бабка, что женщина эта беременная, на сносях, живот ее каплей стекал вниз в преддверии родов. Невольно ахнув, бабка заковыляла к ней.

– Что же ты, не узнаешь меня? – тихо спросила женщина.

И вот теперь только бабка поняла, что перед ней Катерина. Но кто бы только признал ее? Тело, мелькавшее в просвете лохмотьев, покрывала короста обветренной кожи, длинные пряди волос паклей свисали с плеч, бледные губы изрыли трещины.

– Помоги, стопи баню… – недоговорив, Катерина схватилась за живот и застонала.

– Помочь… тебе? – едва живая от страха, слепила бабка.

– Помоги, я сейчас рожу! – Катерина почти притекла к земле, испустив долгий стон. – Пожалей меня Бога ради.

– Тебе ли Господа поминать? – отшатнулась бабка.

– Пусть Бог осудит меня, но ты, женщина, помоги!

Катерина пронзительно закричала, и бабка, не чуя под собой ног, поволокла к бане корзину с дровами, вперемежку божась и чертыхаясь. Вот ведь грех-то на старости лет! Ну а делать-то что?! Попробуй ослушайся ведьму.

– Я залью водой всю муку, боль возьмет горячий камень… О-ой, гореть мне самой в аду… Господи, помоги… Я залью водой всю муку… Грех это, тяжкий грех!