Смотри: прилетели ласточки - [45]

На следующий день она все же заказала сорокоуст, потому что вряд ли кому-то еще в целом мире было дело до грешной души раба Божьего Вадима, которого Боженька задумал человеком изначально добрым. А что было в нем злого, так то сам Вадим почерпнул из мира, пытаясь уцепиться за жизнь, и умер как собака, никого не предупредив, забившись подальше от всех в свою конуру, потому что нет у человека преимущества перед скотом!

Еще через день позвонил нотариус Бочкарев: «Что же вы, Надежда Эдуардовна, не заходите?» – «А надо?» – «Непременно надо». Она зашла в эту контору под вечер, перед самым закрытием, не испытывая большого желания подписывать какие-нибудь формальные бумаги.

В конторе пахло кофе. Нотариус Бочкарев восседал в кожаном кресле, как грозный судия, с ничего не выражающим лицом, будто высеченным из камня. Наверное, смерть для него была только заключительным юридическим актом бытия вне эмоционального содержания. И столь же ровным, ничего не выражающим, скрипучим голосом нотариус Бочкарев начал перечислять, что все недвижимое имущество Вадим Сопун завещал своей дочери Надежде Вадимовне Сопун, как-то: двухкомнатную квартиру, дом на Старой Петуховке… Она слушала невнимательно, заглядевшись в окно на птиц, рассевшихся на проводах. Нотариус Бочкарев также сообщил, что Надежда Вадимовна Сопун наследует авторские права на произведения Вадима Петровича Сопуна, и наконец подытожил:

– А опекунство над Надеждой Вадимовной Сопун до ее совершеннолетия Вадим Петрович Сопун доверил своей бывшей супруге Надежде Эдуардовне Балагуровой.

– Что?

Оторвавшись от бумаг, нотариус поднял глаза на Надежду Эдуардовну:

– Вы знали об этом?

– Нет, – она по-настоящему растерялась. – То есть он как-то обмолвился, что боится умереть, потому что Наденька тогда одна останется…

– Вадим Петрович поспешил оформить завещание, потому что у него обнаружили запущенную болезнь сердца. Осталось уладить некоторые юридические формальности, а потом – забирайте девочку и воспитывайте! Наденька теперь ваша. При желании можете удочерить, – на каменном лице нотариуса мелькнуло подобие улыбки.

– Так это правда? – она сглотнула подступивший к горлу комок.

– Осталось уладить формальности, – повторил нотариус. – Но вы не переживайте, я буду всячески содействовать…

«Я буду всячески содействовать…» Да он что, не умеет выражаться по-человечески? Выйдя на крыльцо, на свежий, промытый теплым дождем воздух, Наденька промокнула платком счастливые слезы. Что-то ты, мать, плакать пристрастилась в последнее время, а это нехорошо. Держаться надо, стоять до последнего, как некогда учила советская классика.

Птицы весело чирикали, шныряя между проводов и будто норовя воссоздать подобие простой мелодии на нотном стане. И тут Наденька неожиданно вспомнила: «Смотри: прилетели ласточки!» – «Иди ты, действительно ласточки!» Она рассмеялась в голос солнцу и яркому небу. Подарку, который уже после смерти сделал ей Вадим Сопун.

Самому щедрому подарку в ее неуклюжей, нескладной жизни.

Золотарь и Перчаточник

Всем моим собакам

1

В сердце осени, когда тополя заводской аллеи, ведущей к главному корпусу, обсыпало пронзительно-желтыми, яркими, как электролампочки, листьями, возникла иллюзия торжественности, пафоса трудового будня. Вдобавок во дворе возле самой проходной стоял гипсовый рабочий с корабельным винтом в руках, да еще главный корпус украшала надпись: «Спасибо за труд!», читавшаяся издалека. Однако стоило пройтись этой аллеей каких-нибудь сто шагов, как открывались мертвые корпуса цехов с запыленными стеклами и линялыми фасадами, похожими на засморканные носовые платки, между которыми едва читалась железнодорожная колея, заросшая бурьяном…

– Вот корпус «П», там транспортный участок, это центральный склад… – пояснял на ходу дедок в рябой черно-белой кепке, которого Лешке определили в наставники. – Хотя я уже и не знаю, что там они на центральном складе хранят. Цветмет, наверное, как везде. От всего завода осталось-то человек двести, считай, вместе с администрацией и собаками.

– Как же? А я недавно читал, что завод получил госзаказ на ремонт военных крейсеров… – Лешка не мог справиться с растерянностью от зрелища разрухи и обилия ржавого железа, в беспорядке разбросанного по всей территории. Он ожидал иного. Тайно даже надеялся, что из шума станков прорастет «Болеро» Равеля или, по крайней мере, напористая ритмика Свиридова – «Время, вперед»… Но здесь время остановилось. Хотя завод именно так и назывался: «Вперед».

– Это кто там про госзаказ пишет? – хохотнул дедок. – Наверняка директор наш пишет. А на самом деле стоит на ремонте один кораблишко. Видать, последний, а потом… – он безнадежно махнул рукой. – Ну, еще пластиковые лодки выпускать взялись. Криволапенко, как только директором стал, собрал всех, кто еще в живых остался, и говорит: вместе будем восстанавливать производство. И что из этого вышло? Криволапенко-то по специальности животновод, ему бы только коров осеменять, а он сунулся корабли строить.

И дальше, пока дедок вел Лешку по территории завода, все ярче рисовались запустение и тщета человеческих усилий, которые пожирала тотальная беспощадная ржавчина, выплеснувшаяся, казалось, наружу из разрушенных цехов. Ржавчина сожрала не только индустриальную музыку, но и обычную человеческую жизнь, всегда сопровождавшую любое производство. Пустыми глазницами смотрело на корпус «П» двухэтажное зданьице с треснувшей табличкой «Библиотека», на балконах бывшего спорткомплекса примостились робкие деревца…