Смотри: прилетели ласточки - [42]

– Подумай. Две квартиры сможем обменять на одну большую. И дочка уже готовая есть, воспитывать вместе будем. Я раньше думал, что ребенок сам вырастет, воспитывать не надо, чтобы не сломать, как травинку, которая сама тянется к солнцу. Траву ведь никто не поучает, как ей расти, она сама все правильно делает. А теперь вижу – нельзя ребенку без матери, некоторые вещи только мать может объяснить… – он выдал это на одном дыхании, без пауз, как будто долго репетировал, держа перед глазами листок.

– Так ты… это… ради дочки, что ли?

– Нет, ты не думай. – Вадим залпом выпил стакан вина. – Я долго размышлял, и чего мы с тобой… характерами не сошлись, как говорят. Могли бы притерпеться.

– Притерпеться – это к чему-то неудобному можно притерпеться. К дырявым ботинкам, например, потому что денег нет купить новые. Но рано или поздно все равно купишь, как только деньги появятся.

– Притчами говоришь. Значит, прямо не решаешься дать отлуп. А ты не торопись, подумай. От добра-то, Наденька, добра не ищут.

От добра? Вот, значит, как. Наденька оглядела комнату еще раз: антураж сохранился прежний, разве что компьютер появился в углу, но его можно было не принимать в расчет – когда путешествуешь в прошлое, всегда что-нибудь прихватываешь с собой по ошибке. Трепетно хранимые воспоминания, радости, горечи и обиды, выцветшие открытки, зачитанные до дыр книжки, раненные временем чашки, линялые простыни вдруг сложились в единую киноленту, в почти осязаемый фильм отгоревшей жизни, болью отозвавшийся в сердце. Она невольно поискала глазами свой зеленый халатик, прожженный на рукаве, как будто он так и должен был висеть на стуле. Интересно, а сохранилась ли в шкафу посылочная коробка от Натальи Эрлих?.. Господи, да что за глупости лезут в голову? Какая еще коробка? И при чем тут добро? Конечно, Вадим никогда не хотел причинять ей зла, он же добрый, зло как-то само собой оформлялось в ее системе координат, все лучшее выворачивалось наизнанку и превращалось в идиотский фарс, а попросту – факты жизни, даты свадьбы и развода, между которыми стоял жирный прочерк.

– Как быстро перегорела жизнь, – сказала Наденька. – Как спичка, просто как спичка.

Ей представилось, как она, сидя у дровяной плиты в своем зеленом халате, тщетно пытается развести огонь, жертвуя спичками, и как Петр Николаевич, проходя мимо, ворчит по обыкновению: «Все не слава богу, все не слава богу…» Но из какой материи ткутся воспоминания? Присутствуем ли мы в них наяву, как, например, во сне? Ведь когда спим, мы не прекращаем существовать, только перемещаемся в иную реальность. Теперь, нырнув с головой в прошлое, Наденька подумала, что их жизнь с Вадимом так и не разгорелась, вот что! А дрова давно отсырели, так что не стоит теперь пытаться…

– Напрасно ты так, – сказал Вадим. – Тебе еще долго жить, лет на двадцать меня переживешь, а мне уже пора подумать…

– О чем? О вечности? – Наденька встрепенулась. – Не стоит себе намеренно срок отмерять. Тебе еще дочку растить.

– Вот именно. А что будет с ней, когда меня не будет?

Он молча разлил по стаканам вино, потом подошел к Наденьке, сел рядом с ней на диван и внезапно погладил ее по щеке, провел ладонью по волосам, по лбу, как будто желая получше запомнить. Она в ответ приникла, притекла к нему, потому что он был ей другом. По большому счету, они оба одинаково не состоялись, и теперь наконец это стало абсолютно ясно. И оба совершенно не знали, что их ждет впереди – в конце этой осени, через год. И не было человека ближе и родней ни у Наденьки, ни у Вадима.

«Ты мой светлый и добрый, мой плохой человек», – сложилось у Наденьки в голове. Они долго сидели так, прижавшись друг к другу, с закрытыми глазами, и она ощущала щекой его колкую щетину, а еще – большую усталость и отсутствие желания. Их общность началась и кончилась в эту минуту.

* * *

Месяц май в ее представлении всегда был зеленым. Даже если весна запаздывала и первые клейкие листочки пробивались в жизнь, когда утро дышало холодом и мелкий злой снег напоследок сек лицо, все равно ощущался в воздухе ярко-зеленый веселый оттенок. Светлые вечера сгущались только к полуночи, поэтому спать не хотелось вовсе, а хотелось только пялить глаза в светлую ночь в надежде увидеть что-то особенное. Она сильно недосыпала без какой-либо причины, кроме яркого переживания весны внутри обычно сумеречного, беспросветного города.

Она назначила встречу в кафе на восемь вечера. Поздновато для чисто делового свидания, почти собеседования, однако днем молодой человек был занят, а сразу после работы ей не хотелось тащиться в кафе в помятом и усталом виде, лучше еще заскочить домой, переодеться, заново подвести глаза и аккуратно накрасить губы, чтобы она могла раз-го-ва-ри-вать. К тому же она наконец четко для себя уяснила, что Виктор ей определенно нравился, хотя он и был лет на пятнадцать младше, ну так это уж как карта ляжет. Причем явно не сегодня. Нет, сегодня она собиралась говорить исключительно о должностных обязанностях, которые хотела возложить на Виктора, и более ни о чем. Тема, по крайней мере, помогает выявить дурака, а дураков вообще не так-то просто раскусить, когда они обладают стандартным набором профессиональных знаний и умеют выражать свои мысли более-менее складно. С молодняком тем более надо держать ухо востро: берут обаянием, а вскоре оказывается, что за этим обаянием – дырка от бублика, ни большого интеллекта, ни элементарной грамотности. Вообще не знают, как пишутся слова. Хотя Вадим Сопун тоже не шибко грамотный, однако ему простительно – рос на медных грошах.