Смотри: прилетели ласточки - [22]

Вадим еще долго сидел на кухне, потом Наденька услышала, как хлопнула дверь, и еще полагала, что он просто вышел покурить на крыльцо, ночи-то светлые, слышен каждый вздох, тишина умиротворяет, успокаивает, глядишь, к утру и отпустит. Однако не отпустило. Наденька провела ночь как на иголках в бесконечном ожидании, что вот-вот послышатся шаги. Ей вроде удавалось провалиться ненадолго в сон, но тут же она вздрагивала и продолжала вертеться в неведении, как жить дальше и стоит ли наутро стучаться в роддом с очень странной просьбой. Нет, конечно, ее же примут за дурочку, наверняка именно так и скажут уже в приемном покое…

Рано утром, не было еще семи, Наденька умылась, допила вчерашний кофе и, наскоро собрав сумку, решила наведаться к маме. То есть мама как раз уехала в санаторий в Минск и просила, чтобы Наденька поливала ее цветы хотя бы раз в неделю. Понятно, что цветы были только поводом, однако Наденька еще так уговаривала себя, что едет поливать цветы, потому что обещала маме. Однако стоило ей повернуть в замке ключ и нырнуть в родную квартиру, как мгновенно нахлынуло такое чувство, что вот наконец она вернулась домой после долгой и странной отлучки, что она сбилась с курса, мотаясь по житейским волнам, и вот только сейчас на горизонте показался материк. Земля, земля!

Она первым делом залезла в ванну и пустила горяченную воду, пытаясь одновременно согреться и отмыться. От чего? От жизни с запахом крепкого табака и старого шкафа, с бытовым матерком для связки слов в предложении и пьяными песнями Петра Николаевича, с грязными трусами под кроватью и пошлой геранью на окне, символом мещанского уюта вкупе с зеленым халатом. Халат, кстати, она оставила на стуле, не намереваясь больше тащить его за собой. Жалко было только посылочный ящик с кофточками. Может быть, не поздно будет еще забрать его при случае, как и сапожки, которым удалось пережить зиму в приличном еще состоянии, в отличие от нее.

Телефон она выдернула из розетки. Кофе у мамы не обнаружился, зато нашлась початая бутылка водки. Наденька опрокинула стопку, закусив соленым огурцом, и, как была, в банном халате, запахнув поплотней темные шторы, завалилась спать. Ей снилась мама. Как будто бы она привезла Наденьке из Минска целую кучу обуви – туфель, полусапожек. Очень хорошей обувки, только все по одному башмаку, пары не подобрать. Проснулась Наденька за полдень. Увидев в зеркале свое слегка опухшее лицо, долго втирала в щеки увлажняющий крем, попутно думая при этом, что любовь должна непременно что-то привносить в жизнь, что-то хорошее, как свет и тепло, к чему можно тянуться руками, как ребенок тянется к матери, потому что она излучает тепло и свет. А для нее, Наденьки, пока что состоялись только тоска и боль, боль и тоска – вот все, что вынесла из любви, такой урок. Сжав пальцами виски, она поморщилась. Память упорно подсовывала образы и слова, которые только усугубляли тоску и боль. И так казалось, что внутри нее ничего иного и не осталось, кроме этой отвратительной тоски по несбывшемуся, то есть когда стало окончательно понятно, что не стоило и надеяться, строить в уме романтические иллюзии по поводу какого-то счастья. Она выходила замуж, пытаясь освободиться от детства, отравленного ложным стыдом быть самой собой, странными наставлениями вроде «будь хитрей». Что значит «будь хитрей»? Обманывай, недоговаривай, притворяйся? Но ведь Вадим так именно и думал о ней, что она обманывает, притворяется. В чем тогда состоит правда этой самой жизни, если ты все равно окажешься виноватой даже в том, чего не делала и даже мысли не допускала?

Накрасив глаза, Наденька решила прогуляться до магазина, потому что в холодильнике была только вечная мерзлота и более ничего, а в животе подсасывало. Схватив авоську, она долго, выверяя каждый шаг, спускалась по лестнице, думая при этом, что ведь еще не поздно сказать, что она просто съездила к маме полить цветы. Можно дойти до магазина, купить чай, молоко и хлеб, а потом вернуться на Старую Петуховку как ни в чем не бывало и сделать вид, что ничего не случилось. Подумаешь, поссорились, всякое бывает. Обыденно и жестоко. Даже слишком жестоко, вот в чем дело. Наденьке вспомнился эпизод из детства, когда ее в магазине вдруг обвинили в краже, потому что в ее сумочке обнаружилась расческа, только что купленная в соседнем универмаге. А чек она не сохранила, и, как назло, в этом магазине продавались точно такие же расчески по девятнадцать копеек. Вызвали милицию, и слава богу, что кассирша универмага Наденьку вспомнила, сказала, что да, эта девочка сегодня купила у них расческу. И кассу проверили в магазине, и ревизия показала, что все в порядке. Правда, никто так и не извинился. И тетка, которая обвинила Наденьку в краже, только повторяла в сторону: «Ну, в жизни всякое бывает», кривя накрашенный рот и пытаясь не поднимать глаза. И вот теперь Наденька переживала примерно такое же ощущение, что ее незаслуженно обвинили в страшнейшем преступлении. Только теперь не было кассирши, которая бы за нее заступилась. Рядом вообще просто никого не было. Никого.