Смотри: прилетели ласточки - [17]

– «Зенит», как футбольная команда. Хотя к футболу никакого отношения. А ты когда вообще собираешься рожать? – неожиданно спросил Вадим.

– Не знаю, – Наденька растерялась. – Нам ведь квартиру так до сих пор и не дали…

И она сама понимала прекрасно, что это пустая отговорка и что она до сих пор не допускала мысли о ребенке именно потому, что сама продолжала оставаться маминой дочкой, редким цветком, любовно выращенным в родительской оранжерее. И не хотела расставаться с этим статусом, потому что иначе – ну разве могло быть как-то иначе?

– Родишь – вот и квартиру дадут, – ответил Вадим. – А нет, так я сам-то здесь вырос. Ведь вырос же!

Он подошел к Наденьке и внезапно погладил ее по щеке, провел ладонью по волосам, по лбу, как будто желая получше запомнить. Она растерялась еще больше от этой неожиданной ласки и приникла, притекла к нему, впервые, может быть, за все время ощутив в нем настоящего друга. Они оба хотели многого, слишком много от скудной, в общем-то, жизни. И оба совершенно не знали, что их ждет впереди – в конце этого лета, через год. Поэтому цеплялись друг за дружку.

Качели повесил Вадим во дворе между двух берез. Новые качели с легким ходом, которые даже не скрипели, порхали неслышно, раскачивая землю и небо вверх-вниз, вверх-вниз. Трубы и крыши, крытые шифером, мелькали перед глазами, окошки, усаженные геранью, серые заборы, не знавшие краски, кривые яблоневые деревья в палисадниках за заборами, полосатые коты, цепные собаки, бабки с полными ведрами, идущие с колонки, телеграфные провода, легкие комочки воробушков, перистые облака, следы самолетов в небе…

И всякий раз, когда Наденька качалась, запрокинув голову и взлетая в самые небеса, в голове нараспев звучало: «Все пройде-ет, вот увидишь, Наденька, все пройде-ет», и вроде бы это был голос мамы, хотя ее никогда не бывало рядом. И когда качели взлетали слишком высоко, послушные рукам Вадима, Наденьке становилось по-настоящему страшно, но она не роптала, а только крепче зажмуривалась, потому что знала, что не может же Вадим допустить, чтобы она вылетела с качелей и разбилась вдребезги, как фарфоровая чашка. И еще в такие мгновения Наденька думала, что случаются люди, похожие на качели, с большой амплитудой характера. Они настолько плохие, насколько и хорошие, то есть чем гаже порой поступают, тем щедрее впоследствии. С ними бывает иногда столь же страшно, как и взлетать на этих качелях в самые небеса, но и столь же здорово. И бывают еще другие люди – ровные, спокойные, без малейших всплесков. С ними рядом, может быть, спокойно существовать, но до чего же скучно!

Наденька больше не обманывалась внешними приличиями, не судила человека по чисто надраенным блестящим ботинкам – на Старой Петуховке это было тем более невозможно. Не обращала внимания на ветхую одежду людей из местной богемы, смирилась с Вадимовыми друзьями, которые нередко приходили с бутылочкой и за этой бутылочкой обсуждали сокрушительные теории мироустройства, ограниченные, впрочем, провинциальным бытопорядком. Наденька вроде бы даже подружилась с рыжим Михаилом, который работал на радио. Произошло это почти случайно, когда однажды он зашел невовремя – Вадима не было дома, и им пришлось часа полтора провести на кухне в ожидании Вадима. Пили чай с сушками и клубничным вареньем, которого щедро наварил Петр Николаевич еще прошлым летом. Только что вернувшийся из Москвы Михаил рассказал последние новости – о том, что в столице бурлит настоящая жизнь, не то что здесь, и Наденька, поглядев в окошко, с ним согласилась. Потому что за окном ворона злонамеренно выклевывала мочало с башки огородного пугала, вероятно для обустройства собственного гнезда, и других значительных событий не ожидалось. Когда вернулся Вадим, Михаил заметил полушутя, что жена у него вовсе не такая и глупая, как можно полагать по внешности и профессии. Школьные училки обычно все глупые.

Наденька оставила их на кухне, чтобы лишний раз не дышать папиросным дымом – оба курили «Беломор», отчасти в память о политических репрессиях, но скорее все же потому, что стоил «Беломор» дешево, а вставлял крепко, как говорил Вадим.

Огромный, до потолка, двустворчатый шкаф с зеркальными дверцами встретил ее собственным отражением, и Наденька неожиданно обнаружила, что вот ведь как странно – входишь в комнату и сразу же видишь себя. Хозяйку в зеленом халате. И можешь оценить сперва себя, а потом уже обстановку. Зеленый халат, купленный с первого гонорара в качестве символа домашнего тепла и уюта, теперь слегка раздражал. Прожженный на рукаве в результате упражнений в кулинарии, крепко пропахший кухней и табаком, он действительно казался лягушачьей шкурой, и ее захотелось поскорее сменить, тем более что за окном брызнул теплый, почти летний день.

Наденька, окунувшись с головой в темное пространство шкафа, вытащила посылочный ящик, в котором лежали легкие кофточки и прочая дребедень в ожидании лета или просто лучшего дня. Может быть, настроение у нее случилось такое, что просто захотелось принарядиться, тем более было во что. Наденька выбрала шифоновую кофточку с вишнями, присборенную на поясе, а еще достала из заветного ящика лифчик мягкого шоколадного цвета, который сперва показался ей до ужаса странным. В магазине висели только белые или бежевые лифчики. Ну изредка – черные. Зачем вообще нужны цветные лифчики? Их же все равно никто не видит под платьем…