Смотреть кино - [42]

Шрифт
Интервал


История продолжается и на улице, после того как растаяло слово «Конец» и зал кинотеатра вернулся к своей яви, то есть погрузился в тишину и мрак, и между рядами сложенных кресел теперь снуют лишь несколько мышей, рыщущих в поисках крошек. История продолжается — персонажи, слова, музыка, чувства, споры. Дети еще копируют приемы, которые применяли в драках киногерои, взрослые беседуют, обсуждают, критикуют. Будто на бледном, полупогасшем экране, который время от времени озаряется светом, проносятся куски эпизодов перед сомкнутыми глазами спящих. Сплетаются в объятиях любовники, мечтая, быть может, о совсем другой любви. На мгновение замирает мгновение, и нет больше понятия времени. Если оно и возвращается, то изломанным, прерывистым, иногда резко давая задний ход. Сбивается с пути память, вплетая в себя ничьи воспоминания, ни выдуманные, ни подлинные. В «Пурпурной розе Каира» Вуди Аллена, в «Через оливы» Аббаса Кьяростами фильм, однажды остановившись, продолжает свой путь по другую сторону экрана, в мире виртуальном, не зависящем от желаний ни режиссеров, ни зрителей. Я часто спрашивал себя, куда исчезают улетевшие слова, где обретают прибежище отправленные и недошедшие послания. Как и утраченные книги, оборванные кинообразы упрямо цепляются за жизнь уже после того, как камера перестала снимать. Они живут вокруг нас, немного призрачно, но так близко, в тех лимбах, где пребывает невоплощенное. Так вот же он, экран нереально голубого цвета, сейчас он пустой, и можно воспарить к облакам.

Автор благодарит:

YUNNIIMDBCOMWALTERPUTNAMRHEESOUEWONLEEJEONGHYANGWOELFFELALPHAVILLEALBANCJEMIAZIEGFELD 2000RBRESSONGILLESJACOBANTOINEGALLIMARDANNALECLEZ

Viva киномания!

Пропустить всю столетнюю с лишним историю кино — от первых люмьеровских крохоток до нынешних модных южнокорейских мастеров — через себя, через историю своей личности, не забыв включить ее и в историю мировую, и уместить все это на двух сотнях страниц — это трудно.

Тут не избежать ошибок — всем известно, какие шутки порой шутит неравнодушная человеческая память. А что уж говорить о субъективности выбора!.. Любой киновед, и даже отнюдь не педант, прочитав эту книгу, наверняка скажет: ох, сколько ж тут дискуссионного!

Но Жан-Мари Гюстав Леклезио не киновед и даже не кинематографист. Он — писатель, поэт, проживший большую жизнь — через которую, как и через жизнь любого из нас, прошло молодое и постаревшее на наших глазах искусство экрана. Его книга — очень личная. Это повесть о жизни. О жизни зрителя. О жизни киномана, причастившегося всеобщего увлечения кинематографом еще в 50-е годы, в Южной Европе — в Ницце.

Да ведь и назвал свою книгу Леклезио непереводимым на русский неологизмом: «ballaciner» — сочетание двух многозначных корней: можно легкомысленно понять как «прогуливаться по кино, сбегать в киношку и на танцы», а можно, вспомнив о старофранцузском значении глагола «ballar», и — как «воспеть хвалу киноискусству», «создать балладу о кинематографе».

«Киноклуб, — пишет Леклезио, — был храмом киноискусства, а прихожанами были синефилы с самой широкой кинокультурой, выходцы из разных социальных слоев. Адепты рекрутировались из лицеев и коллежей. Было много и уже закончивших, на пороге университета. Были и такие фанатичные приверженцы, что со временем, начитавшись критиков или просто поварившись в этой прослойке, обретали с годами память энциклопедическую. Стоило спросить их о любом фильме любой эпохи — и они могли назвать имена всех, кто его создавал, и наизусть шпарили биографии режиссера и актеров…»

Вот, пожалуй, портрет адресата книги, которую держит в руках читатель. Едва ли можно сказать, что она написана для профессионалов, — больше того, историки кино наверняка отнесутся к ней скептически. Зато киноманское сообщество — это вечное вихрастое студенчество, независимо от реального возраста, — обнаружит в ней себя и свои пристрастия несомненно. И не станет спрашивать — а почему, собственно, так много места в книге занимают Мидзогути и Одзу и почти нет Куросавы, почему Феллини отсутствует вовсе, зато большие главы посвящены не самым знаменитым работам Пазолини и Бергмана, почему из американского кино автор признает разве что мюзиклы, а самым значительным из всего послевоенного периода считает кино иранское? И не только в субъективности здесь дело. Есть еще один урок, который, думается, извлекут одолевшие эту книгу кинофанаты. Он — в том, что и во времена «железного занавеса», и сейчас киноманы всего мира, это «странное племя» (Леклезио), почти ничем не отличаются друг от друга на Западе и на Востоке. Они самозабвенно любят одни и те же фильмы, которые подчас не так уж нравятся ученым критикам и историкам, они одинаково думают о многих событиях трагического двадцатого века, они так же готовы ходить на политические митинги в защиту свободы, любить которую их научил тот же самый кинематограф. Научивший их еще и благородной наивности, и прекрасной фантазии, и великому чувству бескорыстной сопричастности единственному искусству, которому — как убедительно показывает Леклезио — все-таки удалось хоть чуть-чуть изменить мир к лучшему.


Еще от автора Жан-Мари Гюстав Леклезио
Пустыня

Юная Лалла — потомок Синих Людей, воителей Сахары. Из нищего Городка на севере Марокко она попадает в Марсель и в этом чужом ей, враждебном краю нежданно-негаданно становится знаменитостью, звездой, но без сожаления покидает Европу ради пустыни.


Африканец

«Африканец» – это больше чем воспоминания о тех годах, которые Жан-Мари Гюстав Леклезио провел в Африке, где его отец работал врачом. Это рассказ об истоках его мыслей, стремлений, чувств. Именно здесь, в Африке, будущий нобелевский лауреат почувствовал и в полной мере осознал, что такое свобода – бескрайняя, безграничная. Свобода, которую можно ощутить только на этом континенте, где царствует дикая природа, а люди не знают условностей.


Путешествия по ту сторону

Путешествие в прекрасный мир фантазии предлагает читатели французский писатель Жан Мари Гюсгав Леклезио.Героиня романа Найя Найя — женщина-фея, мечты которой материализуются в реальной жизни. Она обладает способность парить в воздухе вместе с дымом сигареты, превращаться в птицу, идти к солнцу по бликам на воде, проливаться дождем, становиться невидимой — то есть путешествовать «по ту сторону» реального и возможного. Поэтичны и увлекательны сказки, которые героиня рассказывает своим друзьям.Повествование о странной женщине-фее обрамляют рассказы о начале и конце жизни на Земле.


Блуждающая звезда

В романе знаменитого французского писателя Жана-Мари Гюстава Леклезио, нобелевского лауреата, переплетаются судьбы двух девочек — еврейки Эстер и арабки Неджмы (оба имени означают «звезда»). Пережив ужасы Второй мировой войны во Франции, Эстер вместе с матерью уезжает в только что созданное Государство Израиль. Там, на дороге в лагерь палестинских беженцев, Эстер и Неджма успевают только обменяться именами. Девочки больше не встретятся, но будут помнить друг о друге, обе они — заложницы войны. И пока люди на земле будут воевать, говорит автор, Эстер и Неджма останутся блуждающими звездами.«Я думаю теперь о ней, о Неджме, моей светлоглазой сестре с профилем индианки, о той, с кем я встретилась лишь один раз, случайно, недалеко от Иерусалима, рожденной из облака пыли и сгинувшей в другом облаке пыли, когда грузовик вез нас к святому городу.


Женщина ниоткуда

Жан-Мари Гюстав Леклезио, один из крупнейших ныне живущих французских писателей, в 2008 году стал лауреатом Нобелевской премии по литературе. Он автор тридцати книг – это романы, повести, эссе, статьи.Впервые на русском языке публикуются две повести Леклезио – «Буря» и «Женщина ниоткуда». Действие первой происходит на острове, затерянном в Японском море, другой – в Кот-д’Ивуаре и парижском предместье. Героини – девочки-подростки, которые отчаянно стремятся обрести свое место в неприветливом, враждебном мире.


Праздник заклятий

Французский писатель и путешественник, Жан-Мари Гюстав Леклезио был удостоен Нобелевской премии по литературе за 2008 год как «исследователь сущности человека за пределами господствующей цивилизации и внутри нее». Несколько лет, проведенных среди индейцев Центральной Америки, повлияли, по собственному признанию Леклезио, на все его творчество и самый способ мышления. В результате появилась книга «Праздник заклятий» — попытка найти в мистике древних цивилизаций Мезоамерики ответы на вечные вопросы бытия и вызовы сегодняшнего дня.* * *Романтик и гуманист, Леклезио прожил несколько лет среди индейцев Центральной Америки.


Рекомендуем почитать
Наука Ренессанса. Триумфальные открытия и достижения естествознания времен Парацельса и Галилея. 1450–1630

Известный историк науки из университета Индианы Мари Боас Холл в своем исследовании дает общий обзор научной мысли с середины XV до середины XVII века. Этот период – особенная стадия в истории науки, время кардинальных и удивительно последовательных перемен. Речь в книге пойдет об астрономической революции Коперника, анатомических работах Везалия и его современников, о развитии химической медицины и деятельности врача и алхимика Парацельса. Стремление понять происходящее в природе в дальнейшем вылилось в изучение Гарвеем кровеносной системы человека, в разнообразные исследования Кеплера, блестящие открытия Галилея и многие другие идеи эпохи Ренессанса, ставшие величайшими научно-техническими и интеллектуальными достижениями и отметившими начало новой эры научной мысли, что отражено и в академическом справочном аппарате издания.


Валькирии. Женщины в мире викингов

Валькирии… Загадочные существа скандинавской культуры. Мифы викингов о них пытаются возвысить трагедию войны – сделать боль и страдание героическими подвигами. Переплетение реалий земного и загробного мира, древние легенды, сила духа прекрасных воительниц и их личные истории не одно столетие заставляют ученых задуматься о том, кто же такие валькирии и существовали они на самом деле? Опираясь на новейшие исторические, археологические свидетельства и древние захватывающие тексты, автор пытается примирить легенды о чудовищных матерях и ужасающих девах-воительницах с повседневной жизнью этих женщин, показывая их в детские, юные, зрелые годы и на пороге смерти. Джоанна Катрин Фридриксдоттир училась в университетах Рейкьявика и Брайтона, прежде чем получить докторскую степень по средневековой литературе в Оксфордском университете в 2010 году.


Санкт-Петербург и русский двор, 1703–1761

Основание и социокультурное развитие Санкт-Петербурга отразило кардинальные черты истории России XVIII века. Петербург рассматривается автором как сознательная попытка создать полигон для социальных и культурных преобразований России. Новая резиденция двора функционировала как сцена, на которой нововведения опробовались на практике и демонстрировались. Книга представляет собой описание разных сторон имперской придворной культуры и ежедневной жизни в городе, который был призван стать не только столицей империи, но и «окном в Европу».


Русский всадник в парадигме власти

«Медный всадник», «Витязь на распутье», «Птица-тройка» — эти образы занимают центральное место в русской национальной мифологии. Монография Бэллы Шапиро показывает, как в отечественной культуре формировался и функционировал образ всадника. Первоначально святые защитники отечества изображались пешими; переход к конным изображениям хронологически совпадает со временем, когда на Руси складывается всадническая культура. Она породила обширную иконографию: святые воины-покровители сменили одеяния и крест мучеников на доспехи, оружие и коня.


Кумар долбящий и созависимость. Трезвение и литература

Литературу делят на хорошую и плохую, злободневную и нежизнеспособную. Марина Кудимова зашла с неожиданной, кому-то знакомой лишь по святоотеческим творениям стороны — опьянения и трезвения. Речь, разумеется, идет не об употреблении алкоголя, хотя и об этом тоже. Дионисийское начало как основу творчества с античных времен исследовали философы: Ф. Ницше, Вяч, Иванов, Н. Бердяев, Е. Трубецкой и др. О духовной трезвости написано гораздо меньше. Но, по слову преподобного Исихия Иерусалимского: «Трезвение есть твердое водружение помысла ума и стояние его у двери сердца».


Топологическая проблематизация связи субъекта и аффекта в русской литературе

Эти заметки родились из размышлений над романом Леонида Леонова «Дорога на океан». Цель всего этого беглого обзора — продемонстрировать, что роман тридцатых годов приобретает глубину и становится интересным событием мысли, если рассматривать его в верной генеалогической перспективе. Роман Леонова «Дорога на Океан» в свете предпринятого исторического экскурса становится крайне интересной и оригинальной вехой в спорах о путях таксономизации человеческого присутствия средствами русского семиозиса. .


Домой, ужинать и в постель. Из дневника

Дневник Сэмюэля Пипса (1633–1703), крупного государственного деятеля, современника Английской революции XVII века, Реставрации, очевидца казни Карла I, лондонского пожара и эпидемии чумы, остался в истории мировой литературы не менее значительным явлением, чем мемуары Казановы. Пипс живо, темпераментно, откровенно и с большой непосредственностью рассказывает о политических событиях и театральных премьерах, о своей службе в Адмиралтействе и об отношениях с женой. Многие замечания Пипса — о государственных чиновниках, о политике и власти, нравственности и религии — и сейчас звучат на редкость актуально.


Огонь под пеплом

Новеллы французского писателя Андре Пьейра де Мандьярга завораживают причудливым переплетением реальности и фантазии, сна и яви; каждый из семи рассказов сборника представляет собой великолепный образчик поэтической прозы.


Модильяни

Профессор орлеанского Института изобразительных искусств, директор Архива Модильяни в Париже и Ливорно, Кристиан Паризо представляет Амедео Модильяни не только великолепным скульптором, живописцем и рисовальщиком, но прежде всего — художником редкостного обаяния, каковым он остался в истории мирового искусства и в памяти благодарных потомков. В книге дана широкая панорама жизни парижской богемы, когда в ее круг входили знаменитые художники XX века — Пикассо, Брак, Сутин, Бранкузи, Шагал.


Полнолуние

В книгу вошли три романа известного литовского писателя, ныне живущего в Израиле, написанные в середине шестидесятых годов и ставшие ярким событием литературной жизни того времени. Романы: На чем держится мир, Вечный шах, Полнолуние. Еврей у Мераса — это просто человек, чистый человек, человек, очищенный от мусора и быта, но чудовищным образом втянутый в мясорубку убийства. Создан для любви, а втянут в ненависть. Создан для счастья, а втянут в войну и гибель. Создан для света, а низринут во тьму.Лев Аннинский Там, дальше — тоже гетто.