Смертник Восточного фронта. 1945. Агония III Рейха - [48]

Снова лязгает ключ в замке. Отодвигаются два засова. В дверях, ухмыляясь, стоит заключенный с блестящим алюминиевым котлом в одной руке и таким же блестящим ковшом в другой, у него за спиной — тюремщик. У нас нет ни ложек, ни мисок, но нам быстро приносят и то, и другое, наполняют миски до краев, — хлоп — дверь снова закрывается. Кажется, здесь все постоянно куда-то спешат.

Суп, а его больше литра, ничем не хуже, чем в П[отулице]. Однако у нас такое настроение, что кусок в глотку не лезет. Казалось, этот полный неприятностей и нервотрепки день никогда не кончится. И снова ключ поворачивается в замке.

— Еще хотите?

— Нет, мы наелись.

— Вот ваш хлеб.

Заключенный (явно получивший привилегию разносить пищу по камерам за хорошее поведение) передает нам два тонюсеньких ломтика хлеба, а охранник предлагает прикурить. Мы молча смотрим на него. Неужели он собрался подкупить наше расположение? Или просто издевается? Тем не менее, достаю предпоследнюю сигарету и наклоняюсь, собравшись прикурить ее. Будто он не начальник, а угодливый официант в ресторанчике. В Польше каждый, на ком форма, — «начальник».

Заключенный сгорает от любопытства и расспрашивает моего товарища, пока пан в форме, предложивший огонька, задает мне разные вопросы. Бац! Снова тяжелые двери захлопываются. С нами такое происходит впервые, нам не только можно курить, нам даже предлагают спички.

Наша камера пять с половиной шагов на полтора, маленький столик, один стул, железная кровать, поднимаемая к стене на цепи. Еще есть маленький столик для умывальных принадлежностей, служащий одновременно и туалетом, если убрать таз, кувшин для воды и крохотный стенной шкафчик для мисок и ложек. Если забраться на стул, то в окно через решетку видна часть внутреннего двора. Стены здесь толщиной в полтора метра. Пол застелен старыми, вытоптанными, но до блеска натертыми дубовыми досками.

Как и следовало ожидать, в первую ночь мы не можем уснуть, хотя места для двоих на койке вполне хватает. Часы на башне отбивают каждую четверть часа, а между ударами мы слышим крики охраны: во внутреннем дворе смена караула. Массивные стены, окружающие двор, сверху усеяны битым стеклом, вдавленным в цемент и охраняются расположившимися на крыше пулеметчиками. Время от времени по стене камеры скользит луч прожектора.

В первый день на рассвете звонит колокол — общий подъем. Здесь наверху нам он еле слышен. Через 15 минут снова удар в колокол. Затем с короткими интервалами два удара, три удара, четыре удара и так далее. Восемь ударов для нас, мы самые последние. Звякает ключ в замке. Ведро с нечистотами выставляется наружу, в это же время мы получаем воду. Через полчаса нам дают пол-литра кофе и столько же хлеба, сколько вечером — всего около 400 граммов. Мы не успеваем доесть его, как вновь распахивается дверь, и нам предлагают прикурить. Последнюю сигарету мы делим на двоих.

И тут в камеру буквально влетает новый заключенный, он еле успевает увернуться, чтобы ноги не прищемило закрывающейся дверью. Оказывается, парикмахер. Пять минут спустя мы обриты наголо. Бесполезно и пытаться заговорить с ним. Он молчит, словно воды в рот набрал, а покончив с нами и условно постучав в дверь, так же быстро и исчезает из камеры.

После этого охрана ведет нас по лабиринту коридоров, и вскоре мы стоим перед зарешеченной дверью в помещение, где нам предстоит сдать все личные вещи. Их регистрируют и прячут в мешок. Мне прямо в лицо швыряют новую, с иголочки, форму, как в П[отулице]. И на ногах у меня теперь новые башмаки, на теле новая рубаха, свежее белье, носовой платок, одеяло, простыни, подушка и миска. Нам быстро суют деревянные ложки, затем доставляют снова в камеру. Теперь у нас вполне подходящий вид, то есть мы неотличимы от остальных заключенных.

Пока нас не было, на пол в камере выплеснули ведро воды с хлоркой, а соломенный матрас протрясли. Это мы понимаем — уборка. Мы почти заканчиваем убирать камеру, когда нас переводят в другую камеру, где точно такой же бардак, мы прибираем и ее. Оттуда мы идем в третью, и так далее. После нескольких часов «выполнения обязанностей» нас отводят обратно к себе, где снова обнаруживаем воду и солому, уборка начинается по новой. Наконец, пол отполирован до блеска, и можно передохнуть.

Ровно в полдень звонит колокол, до восьми ударов, как и утром. С каждым ударом собирается каждое последующее отделение в 6–8 человек, в перерывах между сигналами заключенные строем, в колоннах по два, направляются через двор в кухню — к наполненным алюминиевым котлам. Решетки в каждом помещении и на каждом этаже лестничной клетки отпирает и тщательно запирает дежурная охрана. По дороге и словом ни с кем не перебросишься, стоит охраннику услышать, как тебе и твоему собеседнику гарантирован карцер.

Пища такая же, как в П[отулице]. В полдень литр водянистого супа, вечером — еще пол-литра такого же супа, только погорячее. Хлеб тоже довольно вкусный. Ровно час спустя после еды снова звонит колокол — сигнал na kubbla wodda (ведро с водой для мытья). Одно или несколько ведер из туалета выносят из камер во внутренний двор в прежней очередности. Ведра наполняют чистой водой, подаваемой насосом, и мы их забираем. В каждой камере есть центральное отопление, но нет смыва, вообще нет сантехники.