Смертеплаватели - [32]

Щусь советует мне утешиться самостоятельно, «под одеялом», и не ждать благосклонности Крис.

…Откуда?! Откуда он узнал? Едва оказавшись с Кристиной наедине, зажимаю её в угол и учиняю форменный допрос. Нет, — клянётся, что ни сном, ни духом, и предательски ясны фиалки. Подлец, — выработал за свои аредовы веки телепатию, даже и сейчас, в век самопреображения, далеко не всем дающуюся! Или, скорее, не телепатию, а страшный опыт злого, наблюдательного существа. Видит насквозь, кому с кем надлежит быть…

Между тем, Геннадия Денисовича Фурсова уже не существует. По крайней мере, официально. Его намерение «сменить реальность» поддержано мной и обставлено со всей возможной добротностью. Он хочет уйти от преследований и погонь, предстать в качестве иного, законопослушного, уважаемого лица? Нет проблем. Я добываю секретные биопьютерные коды, и вот уже в руках Генки уникарта, главный документ Русского Мира — естественно, на другое имя. В карте значится всё о человеке, от генных характеристик до номера счёта в Трудовом Банке (на этот счёт мы с Крис сбрасываем часть наших энергоинформационных вкладов). Документ, понятное дело, липовый, но разоблачить подделку чрезвычайно сложно: федеральная Память (Информотека Евразийского Союза) обогащается импульсным «призраком» нового, несуществующего гражданина! Да, с помощью преступно-гениальных Генкиных рук я сумел сделать и это, влезть в Информотеку…

А кто же вдохновил кристально чистого воспитанника СОПРАД, известного всему домограду журналиста-правоведа на столь дерзкий подлог? Догадаться нетрудно. Этим средством еще Далила укротила Самсона. То ли впрямь от большой любви к Балабуту, то ли от всегдашнего желания поставить на своём, но в один прекрасный вечер Крис сама явилась ко мне. Плюхнула на стол апельсины, бутылку шампанского, глянула беспомощно и гневно… и через двадцать минут платье слетело у неё через голову.

Всё! Я живу под гипнозом. Изнутри жжёт помянутый в старорусских описаниях ада «огнь неугасимый»; мне больно, стыдно, — но я загоняю эти чувства куда поглубже, актёрствую, улыбаюсь, готовлю программы телевита… и делаю всё, что велит Крис.

С именем, вернее, с фамилией нового гражданина ЕАС выходит форменный анекдот. Балабут упёрся, пожелав именоваться Надсон. Я вижу в этом издевательский выпад против культуры, против общества; Генка возражает. Кто, мол, кроме замшелых литературоведов, помнит сейчас третьеразрядного старинного поэта? Как писал Маяковский, «мы попросим, чтоб его куда-нибудь на «ща»… Махнув рукой, соглашаюсь.

Объёмный Балабута снимок для уникарты — чистейшая липа, смоделированный самим Фурсовым портрет русого, молочно-клубничного здоровяка финна, из тех, что и в тридцать лет выглядят карапузами. Но ведь под документ нужен оригинал, то есть тело! И вот мы, отчаянно рискуя, везем уже запечатлённого в Памяти, полноправного гражданина в регенераторную клинику одного из приятелей Крис. Объясняем: друг отчаянно влюблён, еще не познакомился со своей избранницей, но уже знает, что его внешность не в её вкусе, и сумел выяснить, каков у этой девушки идеал мужчины. Дело деликатное, — тем более, что девица умна и проницательна. Внезапное и столь полное воплощение идеала может её смутить; начнет докапываться… Словом, регистрировать смену внешности, передавать этот факт в Информотеку не надо. Своей незапятнанной репутацией я ручаюсь: после знакомства моего друга с его избранницей новый облик гражданина ЕС займёт свою ячейку в государственной Памяти. Просьбу подкрепляет непобедимое кокетство Крис… Понятное дело, из гигантской матки регенератора «Надсон» выходит копией своего, заранее сделанного портрета в уникарте.

Скоро он уверенно является среди людей, одетый и экипированный наилучшим образом, безупречный жу (по Конфуцию, служащий всеобщему благу интеллигентный человек). Как приезжий из другой республики Русского Мира, — это тоже закодировано в уникарте, — снимает себе небольшой, по средствам, жиблок в гостинице «Липки»…

Дни летят за днями, слагаются в месяцы. Чудо, сотворенное Крис (Боже, как она тогда стащила через голову своё бордовое платье!), не повторяется. То она занята своей кандидатской диссертацией, то шьёт у знаменитого шанхайского цайфена (портного) новый осенний гардероб… И всегда так ловко у неё выходит — беглый поцелуй в губы, извинение, пара жгучих словечек шёпотом, — что снова я верю и надеюсь, и мнимое счастье предвкушения смягчает самоубийственную тоску…

Кто знает, сколько бы ещё тянулась эта изнуряющая неопределённость, если бы не мой визит в ЦУД, Центр управления домоградом.

ЦУД — мозг Печерской башни, но его рукотворная клеточная ткань куда сложнее и плотнее, чем у человеческого мозга. Он командует телевитом и видеопереговорной сетью, всем домовым жизнеобеспечением, лифтами и иным внутренним транспортом, робокухнями и продуктопроводами, утилизацией отходов… Словом, малейший перебой в работе Центра нанёс бы дому с полумиллионом жильцов больше вреда, чем мощное землетрясение.

Я записываю очерк для своей правовой витаграммы, в данный момент — беру интервью у главного диспетчера ЦУД. Каковы его возможности, права, обязанности? Случилось так, что Центром руководит старый знакомый… Сидя посреди комнаты в форме шара со срезанным нижним сегментом, — сплошные стены искристы и словно дымкой подёрнуты, — слушаю выкрики Бориса Гринберга, бывшего комиссара СОПРАД, взрослого ребёнка, упоённого собственной силой. Главный диспетчер, безобиднейший из людей, своим стремлением поражать и потрясать, как ни странно, похож на Балабута… но больше, слава Абсолюту, ничем. Чтобы управлять ауральным биопьютером третьего класса, надо иметь предельно дисциплинированную мысль и побуждения, не замутнённые ложью или дурными чувствами. Значит, хвастовство Гринберга — лишь способ добавить разнообразия напряжённой диспетчерской жизни…