Смертельный вкус Парижа - [47]

Улицу перед аукционным домом «Друо» запрудили автомобили. По длинным анфиладам многоэтажного здания слонялись сотни посетителей, рассматривая картины, фарфоровые сервизы, канделябры, статуи, парчовые ткани, ящики для вина, музыкальные инструменты, одежду, старинные фолианты, украшения и прочие созданные на радость людям вещи. В зале предварительного осмотра громоздились ломберные столики, инкрустированные редкими породами дерева, расписанные китайскими рисунками комоды, полированные секретеры и парчовые кушетки. Посреди зала стояло обитое голубым шелком кресло с деревянными подлокотниками. От публики его отделял золоченый шнур, висящий на низеньких столбиках.

Вдоль экспонатов уже бродили мои вчерашние знакомые: Серро, Годар и Кремье. Присутствующие оборачивались на Елену. На мою жену стоило посмотреть. Она была в своем любимом образе «бабочки»: едва прикрывающая колени юбка, высокие каблуки, блестящие глаза из-под низких полей вычурной шляпки, вишневые губы и чужое, холодное, отрешенное выражение лица, возникавшее у нее, когда она знала, что ее разглядывают.

У огромного окна курила мадам Люпон. Вместо Антуана Бартеля рядом с ней стоял Камилл Мийо, на сей раз без монокля. Он склонял к вдове свои длинные каштановые кудри и что-то тихо шептал ей на ухо. У нее же, как всегда, было хмурое выражение лица, но она слушала если не благосклонно, то терпеливо. Видимо, самым простым способом уподобиться Люпону оказалось занять место покойника рядом с его вдовой. Одри тоже можно было понять – Мийо подходил ей больше, чем лощеный светский обозреватель. Мадам Люпон и на этот раз выделялась среди всех прочих дам собранными в пучок волосами и отсутствием макияжа. Возможно, она не усвоила внешних признаков обычных парижских «бабочек», потому что была лет на десять старше. Но нужно обладать недюжинной самоуверенностью и сильным характером, чтобы оставаться собой в этом мире искусственности. Впрочем, ей не требовался популярный боевой девичий раскрас. Без него Одри выглядела простоватой и бледной, зато к ней хотелось подойти, ее хотелось разглядеть. Рядом с ней прочая армия размалеванных женщин выглядела перестаравшейся. Мадам Люпон без всякого камуфляжа излучала больше силы, независимости и свободы, чем многие «бабочки». Я слегка поклонился ей. Она сделала вид, что не заметила.

Когда я увидел ее с Мийо, не дававшее мне покоя, неизвестно откуда взявшееся, но упорно преследовавшее меня предположение, что она не убивала своего мужа, наконец-то подкрепилось фактом. Непричастность вдовы к убийству супруга доказывал ее разрыв с Антуаном Бартелем. Журналист провел с ней весь вечер убийства. Именно он подтвердил ее алиби. Преступник не бросит человека, способного разоблачить его. Причем, судя по мелким шпилькам, которые Бартель вскоре принялся отпускать на ее счет в своей светской хронике, разрыв не был тактическим и уязвил самонадеянного хлыща. Нет, мадам Люпон не стреляла в своего мужа.

Значит, не арабский принц, не антиквары, не Марго и не вдова. Как бы я ни перетасовывал колоду, каждый раз козырной оказывалась карта Додиньи. После утреннего разговора с Валюбером у меня были все основания полагать, что Додиньи будет арестован немедленно после предпоказа. Эту отсрочку я выпросил для преступника в обмен на его обещание сотрудничать со следствием. И поскольку он опасался, что сторонники Пер-Лашеза не позволят ему обследовать стул из коллекции, я заранее попросил поддержки князя Куракина и Александра Попова. Оба согласились отстаивать право Додиньи на выступление. Оставалось ждать финала.

А пока мы с Еленой рассматривали помпезное лакированное бюро, украшенное бронзовыми статуэтками. Очень скоро вокруг засуетился, засверкал шевелюрой и зажестикулировал Кремье. Его тут же пузом оттеснил Серро и, касаясь толстыми короткими пальцами предплечья Елены, попытался произвести на нее впечатление, начав толковать о том, что сам знал назубок, а она слышала впервые:

– Мадам, перед вами пример копии, которая спустя два столетия сама превратилась в эталон и шедевр: это старинная копия знаменитого секретера Людовика XV, созданного в шестидесятых годах восемнадцатого века великим краснодеревщиком Жаном-Франсуа Эбеном. В оригинале эти скульптуры были выточены по рисункам самого Дюплесси.

Елену мало интересовала старинная мебель, но, как и любой женщине, ей было лестно внимание признанного авторитета. Она слушала с видом прилежной ученицы.

Появился Мишони. Сегодня мастер припарадился в синий костюм в широкую белую полоску. Несмотря на бутоньерку и сдвинутое на макушку канотье, он по-прежнему выглядел принарядившимся крестьянином. Он столь энергично потряс мою руку, что я заволновался, смогу ли в будущем оперировать ею. На мою жену столяр поглядел с тем же удовольствием, с каким вчера любовался бутылью выдержанного кальвадоса. Елене, похоже, это нисколько не мешало. Она кокетливо спросила:

– Месье Мишони, а вы могли бы сделать такой секретер?

Он горделиво фыркнул в усы. Серро ответил вместо него:

– Дидье может все, но повторить такое – это многие годы труда. Эбен начал свою работу над оригинальным секретером в тысяча семьсот шестидесятом году, а через три года скончался, так и не успев завершить свой труд. Его шедевр уже в тысяча семьсот шестьдесят девятом году закончил немецкий мастер Ризенер.