Смертельный вкус Парижа - [46]

– Да-да. Прости, я расклеилась.

Женщины правы: после пронесшейся грозы озон примирения освежает чувства. Я потерся щекой о ее волосы, вдохнул ставший родным запах «Арпежа».

– Душа моя, все будет хорошо. Вот увидишь, сегодня Додиньи арестуют, и весь этот кошмар останется позади.

Жарко дыша мне в ключицы, сквозь слезные спазмы она выдавила:

– Всего уже не поправишь. И в «Шапке», и в «Имеди» отказались от заказов. А на рю Карбон заявили, что мадемуазель Шанель занята. Никто больше не хочет иметь со мной дела.

Я не знал, что сказать. Над ней висит обвинение в убийстве, а она способна огорчаться из-за таких пустяков! Мне же эта новость принесла лишь огромное облегчение – ну и слава богу! Конец этим дизайнерским амбициям, а с ними и всей этой проклятой светской суете! Убийцу арестуют, Елена вздохнет свободно, наконец-то станет прежней. Весной мы вернемся в Тегеран, и наша семейная жизнь окончательно потечет по привычному и блаженному руслу. По вечерам я буду входить в заросший сиренью сад, сквозь листву будут светить кухонные окошки, жена и теща будут радостно встречать меня, нас будут ждать вкусный ужин, тепло и уют. Елена снова станет счастлива, как была счастлива до Парижа.

Я усадил ее на стул, сел перед ней на корточки, положил ей голову на колени.

– Поэтому ты вчера вернулась так поздно и в таком настроении?

– Дмитрий Петрович очень старался помочь. Возил меня по всему городу. Но все напрасно.

Меня кольнуло, что она искала помощи у Дерюжина, но с другой стороны, я ведь и правда весь день отсутствовал. Я поцеловал ее руки:

– Пошли их всех к черту, любовь моя. Они не нужны тебе. Поверь, я люблю тебя, просто вся эта история сводит меня с ума.

Я целовал мокрое соленое лицо так долго, как требовалось для того, чтобы доказать свою безмерную любовь, неколебимую верность и неиссякаемую нежность. Через минуту она уже смеялась сквозь слезы, ерошила мне волосы и шептала что-то ласковое. Для закрепления результата я поцеловал ее в нос и с облегчением спросил:

– Как насчет кофе?

Она вспорхнула:

– Я купила новый паштет, тебе понравится!

Она заварила кофе, порезала сыр, багет, выложила паштет, варенье и круассаны. Из-под халатика торчали бледные щиколотки и стоптанные задники тапочек. Все это – от впадинки на шее до терракотовых пяточек – было бесконечно родным, моим, любимым и никакого отношения к описываемой газетами фам фаталь не имело. Не должно было иметь.

Уже от чистого сердца я продолжал увещевать ее:

– Воробей, это не стоит того, чтобы огорчаться. Тебе не нужен никто из этих кутюрье. Хочешь, вызовем к нам Веру Ильиничну? Тебе с матерью будет веселее.

– Нет, я не сдамся. Мне нужно знать, чего я стою, чего стоят мои дизайны.

– Ты и так прекрасно знаешь. В Тегеране у тебя свой магазин и своя клиентура.

– Ну как ты можешь сравнивать? Тегеран – это дыра, где никто не видел ничего лучшего! Мне важно доказать себе, что я не хуже всех тех женщин, которые добились успеха здесь, в Париже.

Вот оно, это жуткое тщеславие современных «бабочек», колорадским жуком губящее семейное счастье!

– Твои шляпки очаровательны, уверяю тебя. Ты можешь продолжать их делать, красоваться в них и дарить всем, кто согласится их носить, – сказал я как можно веселее, стараясь не вспоминать о застывшей лаве «везувия» в дымке вуалетки. – Но прошу тебя, не забывай, что есть и другие радости в жизни! Вспомни, как ты любила наш дом, сколько возилась в саду! А твои обеды?! Мустафа все время жаловался, что ты выгоняешь его из кухни.

Было очень приятно сидеть летним утром в солнечных лучах, вспоминать блаженные времена в Тегеране, вдыхать крепкий, бодрящий запах кофе, набивать рот тающей мякотью багета и представлять нашу будущую безмятежную жизнь. Но Елена положила нож и с неожиданной решимостью заявила:

– Саша, ты не понимаешь. Той женщины, которая любила ковыряться в саду и белить дом, больше нет. Времена изменились, изменилась и я. Я хотела, надеялась стать дизайнером, как все эти женщины в Париже. И мне это нужно, понимаешь? Нужно. Я не могу представить свою жизнь без этого. И никакие пловы и шербеты мне этого не заменят.

Я молчал.

– Ну что ты молчишь, скажи что-нибудь!

– А что я скажу? Тебе же не нужно ни мое разрешение, ни мое одобрение. Ты сама уже все решила.

Она покачала головой:

– Мне нужна твоя поддержка, очень нужна. Но даже если ты мне не поможешь, я не откажусь от своей мечты. – Она встала. – Я пошла. Есть еще пара магазинов, куда имеет смысл наведаться.

Я чуть не спросил: уж не Дерюжин ли снова будет ее извозчиком? Нет, чушь какая-то. Он мой боевой товарищ, мой друг, а она моя жена. Спрашивать такое ниже моего достоинства. Но отпускать ее не хотелось, надо было, чтобы она убедилась, что мое расследование не было напрасным, что я сумел-таки найти истинного виновника и оправдать ее.

– А… твои планы никак нельзя перенести? Воробей, сегодня все разрешится, мне очень важно, чтобы ты была со мной. Я хочу, чтобы ты знала: все, что я делаю, – это ради тебя, ради нас.

Конечно, она пошла со мной. Женщинам всегда не хватает любви. Это делает жизнь с ними и легче, и сложнее одновременно.