Смертельный удар - [30]

— Я европеец и старомоден, — сказал он, когда я закончила свой рассказ. — Мне не нравятся девушки, которые не уважают желания своих матерей. Но если вам это поручили, значит, ничего не поделаешь. И вы считаете, что она могла предупредить Чигуэлла, зная, что он был врачом на заводе? Что ж, я позвоню и спрошу его. Он, вероятно, сам не захочет говорить с вами. Следовательно, моя секретарша позвонит вам через несколько дней и проинформирует вас.

Я почти опьянела. Соскользнув к краю кресла, чтобы встать не опираясь о подлокотники, я поднялась и обрадовалась, когда обнаружила, что могу идти ровно и выпитый коньяк не оказывает никакого воздействия. Если мне удастся еще и выбраться за дверь, не задев и не столкнув какое-нибудь бесценное произведение искусства, я уж точно сумею вести машину и доберусь до дома.

Я поблагодарила Гумбольдта и за коньяк, и за помощь. Он с усмешкой отклонил мою благодарность:

— Мне было приятно, мисс Варшавски, пообщаться с привлекательной молодой женщиной, да еще такой, которая достаточно бесстрашна, чтобы отстаивать свою точку зрения в разговоре со старым зубром. Вы непременно должны навестить меня опять, когда будете в наших краях.

Антон поджидал меня за дверьми библиотеки, чтобы проводить до лифта.

— Извините, — сказала я, когда мы вышли в вестибюль, — но я обещала не рассказывать о содержании нашей беседы.

Он неудачно притворился, будто не расслышал, и с отчужденным видом вызвал лифт. Я не знала, как поступить с привратником, чтобы получить свою машину, но когда я в порядке эксперимента предоставила в его распоряжение пятидолларовую банкноту, она мигом исчезла в его лапе, и он услужливо усадил меня в автомобиль, почему я и уехала, чувствуя себя намного лучше.

Путь до дома я проделала, размышляя о том, почему мне лучше оставаться частным детективом, чем быть миллиардером-химиком. Перечень преимуществ оказался куда длиннее, чем путь, который я проделала.

Глава 10 СТРЕЛЯЙ, КОГДА ПРИЦЕЛИШЬСЯ

Я тонула в тяжелом свинцовом море ксерсина, захлебывалась, задыхалась, а Густав Гумбольдт и Кэролайн преспокойно стояли на берегу, разговаривая о чем-то серьезном и игнорируя мои крики о помощи. Проснувшись в четыре тридцать, мокрая, с колотившимся сердцем, я испытала жуткий страх и уже не смогла заснуть.

Когда начало светать, я выбралась из постели. В спальне было не холодно, но я дрожала. Я натянула на себя пуловер, который выудила из кучи вещей на стуле рядом с кроватью, и принялась мотаться по квартире, пытаясь найти, чем бы отвлечься. Я начала подбирать по слуху гамму на пианино, но вовремя спохватилась: было бы несправедливо беспокоить соседей, пробуя свой осипший голос в такой ранний час. Я направилась на кухню, решив сварить кофе, но, вымыв кофейник, потеряла интерес к этой процедуре.

Обычно четыре комнаты, которые я занимала, казались мне просторными и даже полупустыми, но сейчас мне почему-то стало тесно в них. Стопки книг, газет, вещи на стульях, разбросанная тут и там одежда всегда создавали во мне ощущение уюта и обжитого помещения, однако в эти утренние часы все следы моей жизнедеятельности воспринимались как свидетельство постыдной небрежности и запустения.

Только не подумай, что ты заражена духом Джиаков, сказала я себе сердито, иначе следующим шагом на пути твоего преображения станет упорный физический труд по утрам, ибо ты начнешь, стоя на четвереньках, драить полы.

В конце концов я натянула джинсы и кроссовки и вышла. Собака, заслышав мои шаги за дверью, взвизгнула и залаяла. Мне следовало взять ее с собой за компанию, но дверь в квартиру мистера Контрераса оказалась заперта, а ключей у меня не было. В одиночестве я поплелась к озеру, будучи не в силах осуществить энергичную пробежку.

Наступил еще один серый день. О том, что солнце все же поднимается там, на восточном горизонте, можно было догадаться лишь по возраставшей интенсивности подсветки за облаками. Под угрюмым небом озеро напоминало тяжелую серую жидкость из моего ночного кошмара. Я уставилась на воду, пытаясь представить свой нарастающий испуг и то, как я исчезаю под меняющей цвет поверхностью воды.

Как и прежде, бегуны трусцой уже появились на тропинке, шедшей к озеру. Они наматывали свои мили по утрам, прежде чем переодеться в модные полосатые брюки. Они казались бесплотными, почти призраками. Каждого окутывало облако персональных звуков, исходивших из радиоприемников, которые они прихватили с собой. Лица бегунов были невыразительны, а их отрешенность в беге удручала. Я поглубже засунула руки в карманы и, дрожа от озноба, побрела к дому. По пути я зашла в «Честертон-отель», где проживают в основном богатые вдовы и где в маленьком венгерском ресторанчике подают отличный кофе капуччино с рогаликами, а обслуживание просто превосходное — все делается неспешно и в самой изысканной манере.

Помешивая пену во второй чашке кофе, я сообразила вдруг, почему Густав Гумбольдт вызвал меня к себе. Да, он не хотел, чтобы я вынюхивала что-то на его заводе. Нет такого босса, которому понравилось бы это. Да, он располагал секретной информацией о Пановски и Ферраро. Но чтобы президент правления вызывал скромного детектива, желая поговорить с ним лично? Несмотря на все его рассказы о Гордоне Ферте, я никогда даже не видела президента «Аякса» собственной персоной, хотя участвовала в трех расследованиях, касавшихся страховой компании.