Смертельные ловушки: Выживание американской бронетанковой дивизии во Второй мировой войне - [122]

Примерно тогда же я получил от тетушки Бетти из Нэшвилля (штат Теннесси) занимавшее десять страниц письмо на микропленке. Тетушка приходилась младшей сестрой моей бабке, и я с теплотой вспоминал, как она вместе со внуками наведывалась к моему деду в Хантсвилль. Тетушка Бетти показывала нам открытки, которые привезла из Европы много лет назад, и рассказывала о замках на Рейне, о рыцарях и подвигах, о великих битвах славного прошлого. Я, тогда еще мальчишка, не догадывался, что мне в свой черед доведется принять участие в битвах на этой самой земле.

В своем пространном письме тетушка Бетти описывала свое путешествие в Германию в начале 1890‑х. Ей было тогда семнадцать лет, и она путешествовала вместе с отцом. Их пригласило в гости семейство учителя музыки из немецкого Рюдесхайма, небольшого поселка на восточном берегу Рейна, по другую сторону реки от Майнца. День, когда они приехали в Рюдесхайм поездом из Берлина, совпал с годовщиной дня открытия Germania Denkmal, памятника «Германия»[89], монументальной бронзовой статуи, отлитой из трофейных французских пушек, захваченных немцами в ходе франко-прусской войны 1871 года. Памятник представлял собою немецкую богиню войны и на тот момент являлся самой большой статуей в мире.

Тем же поездом из Берлина должны были прибыть американский посол с дочерью, приглашенные на празднество, однако они опоздали к отбытию. Прадеда и тетушку Бетти приняли за посла с дочерью и усадили на почетные места. Бургомистр и высокопоставленные немецкие чиновники произносили нескончаемые речи; тетушке вручили прелестный букет и красно-бело-синюю кокарду на шляпку. Что произошла ошибка, она поняла только тогда, когда церемония уже подошла к концу.

Вспоминая эту историю с высоты прошедших пятидесяти лет, сквозь призму двух мировых войн, тетушка пришла к выводу, что статуя олицетворяет собою высшую ступень прусского/германского милитаризма, и требовала от меня, чтобы я ее взорвал, — собственно, ради этого она и написала мне. Я был несколько шокирован тем, что милая старушка, учительница музыки, столько лет лелеяла в себе столь разрушительные стремления, однако, глянув на карту, обнаружил, что от Дармштадта до Рюдесхайма всего около 120 километров, и решил туда съездить.

Тетушка в мельчайших подробностях описала мне план городка и дала адрес дома, в котором останавливалась: Шмидтхофф, 10. Я быстро нашел и улицу, и дворик, который описывала тетя Бетти, с фонтаном и часовенкой — его она видела из окна спальни. Мы обошли дом, и под соломенным свесом нашелся едва видный номер «10». Я сделал несколько снимков дома, на которых был виден адрес. Затем мы отыскали дорогу, которая вела через Нидервальд вверх по склону холма к монументу, до сих пор возвышавшемуся над городом во всем своем величии. Вместе с каменным постаментом статуя имела более тридцати метров в высоту. По воронкам вокруг нее и следам разрывов на каменном основании можно было видеть, что монумент подвергался сильному артобстрелу. Сама статуя не получила прямых попаданий, но была изрядно посечена осколками снарядов. Я предположил, что немцы использовали ее как наблюдательный пост, а обстрел велся в попытках подавить его. На постаменте огромными буквами была высечена надпись: «Wacht am Rhein» — «Стража на Рейне».

Я сделал несколько снимков памятника, прежде чем обнаружил в киоске у его подножия стопку потертых туристических открыток. Позднее я подарил их тетушке Бетти. Та очень сердилась, что я не взорвал монумент, но я объяснил, что для этого не хватило бы и доверху груженного тротилом джипа, и это ее несколько успокоило.

Репатриация немецких солдат шла ускоренными темпами. Если в показаниях и личных делах солдат ничего не указывало на причастность к военным преступлениям или связь с высшими нацистскими кругами, их обычно отпускали сразу. Высокопоставленных офицеров, особенно из войск СС, по большей части задерживали для допросов.

Хотя война уже месяц как закончилась, мы продолжали видеть на дорогах кучки бредущих домой немецких солдат в форме. Хотя оружие они сдали, мундиры им пришлось оставить: другой одежды у них не оставалось. Все они были или очень молоды (многим не исполнилось и двадцати), или приближались к пенсионному возрасту. Мужчин в возрасте между двадцатью и сорока годами практически не осталось: все они давно были ранены или убиты.

Христианское воспитание требовало от меня испытывать к поверженному врагу сострадание и понимание, но память об увиденном не вызывала у меня ничего, кроме ненависти — причем даже к немецким женщинам и детям. Да, мы приняли ужасающие, варварские правила ведения войны, но немцы переступили в ней грань человеческого: расстрел из пулеметов безоружных американских солдат в Мальмеди, кровавая бойня среди штатских в бельгийском Ставло, миллионы невинных мирных граждан, целенаправленно уморенных голодом, замученных и расстрелянных в Нордхаузене, Белсене и Аушвице, открывали ужасающую картину геноцида, обрушившегося по воле Гитлера на целое поколение. Для простого американца эти ужасы были непостижимы рассудком, и я не находил ответов на свои вопросы.