Смертельная печаль. Саби-си - [29]

– Я решил, что без тебя дальнейшей жизни у меня нет, помни это.

– Мы будем жить здесь. Мы будем счастливы. – Напоследок она крепко целует меня, поднимается и, остановившись в дверях, прикладывает пальцы к губам. – Все побежала.

В то утро я долго не мог прийти в себя. Мне все казалось, что произошло что-то особенное, что жизнь моя в корне изменилась. Как если бы меня освободили в 8 часов утра, и я уже на работу вышел свободным человеком. Но вряд ли окружающие поймут эту мою перемену. Для них я все еще зэк, и сколько мне сидеть, никому из них не ведомо. Нужно собраться, нужно закрыться, терпение и еще раз терпение. Все будет хорошо, только бы не наделать ошибок, не раскрыться раньше времени.

Встав, я первым делом проверил котел. Жар в печи еще сохранился, но нужно было срочно подкинуть уголь. Сделав это, я выпил кружку кипятка с сахаром, оделся и пошел в здание Поселкового совета. Нужно получить наряд на сегодняшний день, отметиться, что я все еще здесь, а то потеряют, искать начнут. Да и позавтракать нужно. Сил мне на этот день нужно много, вечер может быть долгим, а ночь короткой. Буду надеяться, что Ирине удастся вырваться ко мне. На память приходят строки Басё.

Уходит земля из-под ног.

За лёгкий колос хватаюсь…

Разлуки миг наступил.

Да, лаконична его поэзия, лаконична и гениальна.

Я подхожу к дому, в котором располагается Поселковый совет. У крыльца стоят люди, курят, разговаривают. Кого-то из них я знаю по именам, других только в лицо. Приветствую всех и прохожу вовнутрь. В одной из комнат нахожу Тимофея Васильевича, который отвечает за выдачу нарядов на текущий день. Он же выдает талоны на питание.

– Ну, что, Синдзи, сегодня ты по-прежнему в котельной трудишься, нужно скорейшим образом запустить второй котел. В помощь тебе даю двух молодых ребят, вчера прибывших из Усть-Омчуга, один сварщик, другой каменщик. Надеюсь, с их помощью дело пойдет быстрее. Получи талоны на питание и, как позавтракаешь, заходи ко мне, пойдете на работу вместе.

Все это время, пока он говорил, я пытался уловить в его словах что-нибудь необычное, о том, знает он о сегодняшней ночи или нет. Ирина не ночевала на привычном месте. Это не могло остаться незамеченным.

Придали этому какое-то значение или нет?

В комнате еще трое. Все молча сидят на стульях, расставленных у стены. Двоих я знаю – это бригадиры ремонтных участков. Третьего не знаю, лицо каменное, смотрит в сторону, но взгляд цепкий, внимательный. Не иначе НКВДешник. Зачем он тут, может, и по мою душу.

Но нет, тогда все обошлось. Видно время вносило свои коррективы, и прежняя подозрительность постепенно заменялась желанием доверять, верить людям.

Мы как-то это быстро поняли и решили, что совсем недалеко то время, когда мы сможем не прятать от окружающих свои чувства.

Но это в ближайшем будущем, а в тот день я был максимально собран и внимателен. Старался не пропустить мимо ни единого взгляда, ни единого жеста. Делал все с особой тщательностью.

Выйдя из комнаты, неспешно пошел в столовую. Уже который день на завтрак давали «сечку» – сеченое пшено, сваренное на воде, хлеб, немного сливочного масла и чай с сахаром. Каши можно было съесть, сколько пожелаешь. Бригады, работавшие на открытом воздухе, старались кормить получше. Но в это утро, аппетита не было. Есть совсем не хотелось. Все сознание было заполнено ею, моей Иринкой, этой ночью и надеждами на будущие встречи.

В столовой я сел в дальнем углу за пустой стол. Внимание мое заняли те лица, которых я раньше не видел. Вот через стол сидели двое молодых парней, похоже, это те самые ребята, с которыми мне придется работать оставшиеся дни.

Ели они с аппетитом, очевидно, такой паек и для них роскошь. На вид ребята уж больно худы, лица бледные, изможденные, уставшие, но глаза горят.

Не удивительно, если окажутся детдомовскими.

Один из них, черноволосый, явно побойчее. Больше говорит и взгляд тверже. Внешне, я бы сказал, он из казаков. Характерные широкие скулы, чуть приподнятые уголки рта, голубые глаза и вьющиеся волосы.

Второй больше слушает, молчит и лишь кивает головой. С виду он похож на северного русского, может быть, карела или финна. У него даже брови светлые и волосы светлые настолько, что можно сказать белые, и не густые.

Глаза голубые, но не такие, как у брюнета. У того они темно-голубые, у блондина же, почти прозрачные, я бы даже сказал, водянистые.

Блондин, ел не спеша, тщательно пережевывал пишу и делал это как-то вдумчиво. Брюнет же метал в рот ложку за ложкой, не особенно задумываясь над тем, что он ел. Оба они по нескольку раз ходили за чаем, но и это они делали по-разному.

Блондин двигался неспешно, медленно наливал чай, успевал при этом осматриваться по сторонам, подходил к большой чаше с хлебом и выбирал себе корочки.

Брюнет же пробегал между столами, вливал в свою кружку чай, непременно расплескивая его при этом. Хватал, не глядя, пару кусков хлеба и также стремительно бежал к столу.

Этих недолгих наблюдений мне хватило, чтобы понять, с кем из них мне будет проще построить взаимоотношения и на кого полагаться в работе.

День тот прошел быстро, но, главное, с толком. С ребятами мы сработались. Несмотря на мои опасения в том, что между нами может возникнуть недопонимание, все пошло, как нельзя лучше. Относились ко мне они с сыновним почтением и называли на русский манер Сан Санычем. Ни один из них ни взглядом, ни жестом ни разу не показал мне своего неуважения, хоть и был я зэк, да к тому же японский пленный. Для них я все же оставался старшим и, главное, более опытным. Возможно, что инструктировали их на мой счет так, чтобы они во всем меня слушали. Работа у нас втроем спорилась. Блондина звали Андреем, и он оказался сварщиком. Большую часть времени мы проводили с ним в поисках неисправностей котла и системы труб. Брюнета звали Степан. Он оказался неплохим каменщиком. Живо бегал за водой, месил раствор и восстанавливал кирпичную кладку уже отремонтированного котла.