Смертельная игра - [4]
Внезапно разбуженный толстый Берю проветривает в коридоре свою ошеломленную башку, украшенную шишкой. Он массирует ее растопыренной пятерней.
— Ну и идиот этот машинист! — воет он, призывая в свидетели взволнованных пассажиров.
Я отталкиваю его ударом локтя в потроха и несусь к двери, которая на петлях хлопает крылом.
Я дую вдоль состава. Пассажиры выходят из вагонов и делают депутатский запрос проводнику, который — а как же? — ничего не знает. Руки согнуты в локтях, ваш скорый Сан-Антонио несется по насыпи. Чтобы облегчить движение, я шлепаю по шпалам.
Хвостовые вагоны скрывают от меня перспективу пути. Я добегаю до последнего почтового вагона. Два добряка из ПТТ,[5] красные от красненького, крутят головами, чтобы не пропустить представление.
— Куда тебя несет? — кричат они мне.
Я отвечаю, что к черту на рога, и продолжаю свой мощный спурт. Мимун[6] рядом со мной — безногий калека.
Наконец передо мной открываются блестящие на солнце рельсы, жаркое марево плывет над насыпью. Я ничего не вижу на ней… Продолжая нестись галопом, я погружаюсь в расчеты в уме, которые не представляли бы трудностей, если бы я сидел за столом, но от бега и волнения они становятся трудновыполнимыми. Поезд шел километров сто двадцать в час, малому, который видел, как упала Клер Пертюис, понадобилось секунд десять, чтобы осознать эту драму, открыть дверь моего купе, пересечь его, перешагнуть через меня и дернуть стоп-кран. Составу нужно было секунд двадцать, чтобы остановиться, итого — тридцать секунд, может, немного больше. Исходя из того, что поезд делал два километра в минуту, за тридцать секунд он покрыл один километр…
Здесь дорога делает поворот. Перед тем как завернуть, я оборачиваюсь. Замерший поезд находится в пятистах метрах от меня. Почти все пассажиры стоят на путях, и я замечаю, как приближается караван скорой помощи, состоящий из начальника поезда, Берю и двух-трех статистов.
Вперед, Сан-А, еще рывок.
Со страстью первой ночи я преодолеваю сопротивление пути. Ну вот и все: я ее вижу, девочку. Недалеко впереди — небольшой зеленый холмик.
По форме холмика я смекаю, что все, что принадлежало ей, раздроблено. Она теперь никогда не станет мисс Францией на фестивале в Ла Ке-лез-Ивлин. Когда хомосапиенс принимает такую позу, это значит, что он созрел для деревянного ящика с серебряными ручками.
Я видел достаточно жмуриков за время моей собачьей карьеры и всегда оставался спокоен, но трупы хорошеньких девочек, должен вам признаться, меня очень огорчают. Мне кажется, что калечат саму природу, в этом я эстет от искусства, как бы сказал один из моих друзей, которого принимали за экспонат в музее Шампиньоль.
Малышка Клер была такой юной!
«Что остается от наших двадцати лет», — пел Шарль Трене! Из ее годиков не вернуть ни одного.
Ее очки, которые так соблазняли меня, лежат в кровавом месиве. Ужасно смотреть на ее тело, расчлененное, изрубленное, раздробленное. Бедное дитя.
Спасательная команда прибывает. Берю сипит, как тюлень, который только что крупно выиграл в национальную лотюрень.
— Это она? — удается ему прошептать.
— Да.
— Что тут случилось? — беспокоится начальник поезда.
— Разве не видно?
— Эта особа упала?
— Слегка, и, наверное, ушиблась.
— Она была с вами?
— Просто она ехала со мной в одном купе. Я плету ему историю о том, как тот тип дернул через мою щиколотку щеколду стоп-крана.
— Она носила очки, — говорю я. — Похоже, что она собиралась в туалет и ошиблась дверью.
— Значит, это не самоубийство?
— Конечно, нет. Перед тем как выйти из купе, она взяла косметичку из чемодана…
Действительно, а что случилось с упомянутой косметичкой? Я напрасно верчу головой, ее нигде нет. Может, она упала на рельсы раньше моей подружки?
Я продолжаю движение. Через несколько метров железнодорожные пути проходят под дорогой. Образуется короткий туннель, с обеих сторон которого выбиты ниши, предназначенные для дорожных рабочих.
Толстый, который присоединился ко мне, спрашивает, что я ищу, я говорю ему о пропаже косметички. Мы обследуем еще двести метров путей: ноль, нет больше косметички, как нет монет в Министерстве финансов. Она испарилась.
— Стой, глянь, что я нашел! — говорит Берю, наклоняясь. Он показывает мне мужскую перчатку из безусого пекари. Совсем новенькую перчатку. Эта вещь лежала не на рельсах, а перед одной из ниш, выдолбленных в бетонированной арматуре автодорожного моста.
Задумчивый, я засовываю ее поглубже в карман. Мы снова присоединяемся к группе пассажиров. Начальник поезда ушел за брезентом, чтобы прикрыть труп маленькой Клер.
— У тебя расстроенный вид! — говорит Толстый.
— Есть от чего, а?
— Думаешь?
Сам он всегда хватает удачу за хвост, потому что так ее легче таскать за собой.
Берю сохраняет расположение духа независимо от того, что перед ним — растерзанный труп малышки или антрекот из торговки вином.
